Мы обнимаемся, и я говорю Марку на ухо, гладя его по голове:

— В моей семье женщины не перечат мужчинам. Я не отважилась возражать отцу и брату. Случившееся на яхте подстегнуло их увезти меня обратно в Венгрию. — Он качает отрицательно головой, сведя брови к переносице. — Я перехожу на дистанционное обучение, Маркус, и будущий благотворительный бал пройдет без моего участия.

Εго бесподобное лицо искажает гримаса боли и страха. Он запускает ладони в мои распущенные волосы и перебирает их пальцами.

— Как же ты сможешь жить без добрых дел, моя душевная девочка? — обреченно и подавленно выдавливает Марк. — И без меня… — дополняет он встревоженно, едва дыша. — Ты сможешь жить без меня?

Я сдерживаюсь от того, чтобы прямо сейчас потрясти головой и сказать ему правду. Нет, разумеется, нет. Во мне борются всепоглощающая любовь к нему и жгучий гнев. Проведя тыльной стороной ладони под носом, я вновь всхлипываю и не отвожу глаз с Маркуса. Он пальцами разглаживает морщинки, собравшиеся у моих нижних век. Он успокоился, но его сердце, как и мое, по-прежнему страдает. Слезы соскальзывают с щек. Теперь он плачет молча, и я именно в эту секунду представляю свою дальнейшую жизнь без него.

— Ненавижу тебя, — заскулив, я касаюсь своим лбом его плеча.

— Ты имеешь право, — откликается Маркус душераздирающе.

— Я ненавижу тебя даже больше, чем ты предполагаешь.

— Знаю, любимая.

Поморщившись, я пальцами сгребаю светло-голубую одежду на Марке. Он впервые назвал меня так.

Любимая.

В палате действительно появляются врачи. Войдя внутрь, они тотчас же выгоняют меня, на что Маркус бешено протестует. Одна из медсестер, пришедших чуть позже, делает Марку укол, пока две другие удерживают его на месте. Пока еще он в сознании, он неистовствует, призывая меня не уезжать.

— Каталин. Каталин, моя мать и твоей отец против нас, но мне плевать, слышишь?! Тебе нужно остаться здесь, со мной. Тебе нужно остаться в Италии! Каталин, я люблю тебя!

Когда меня в итоге выгоняют прочь, в коридоре слышатся лишь отголоски его криков. Я приваливаюсь спиной к стене около двери палаты и, закрыв лицо руками, я разрешаю себе горько разрыдаться. Исайя, оставшийся в больнице, заговаривает со мной, подойдя совсем близко. Но, отлепившись от стены, я бросаюсь к лифту.

— Если ты хоть немного любишь его, попытайся простить! — кричит он мне вслед.

Они оба всаживают заново в мои раны ножи. Они убивают меня снова и снова. Я не настолько бесстрашная, чтобы принять те унижения, которых не избежать потом. Пора бы сознаться хотя бы себе самой, что папа прав — мне в Риме больше нечего делать.

Каталин

Объявляют посадку на наш рейс, и в то же время на мой телефон приходит сообщение от Джеммы:

«Решайся!»

«Я упаду в обморок от волнения».

«Скажи им уже. Давай!»

«Хорошо, дай мне пять минут».

Вспотевшей ладонью я крепко держусь за пластмассовую ручку чемодана. Качу его за собой, переживаю с каждой новой секундой все больше. Вздохнув глубоко пару раз, я настраиваю себя на благоприятный исход. Дело ведь не только в Маркусе. Дело в том, что я хочу продолжать учиться в Риме, я хочу остаться здесь жить. Я всегда любила Италию. В последние десять дней я была так подавлена и разбита, что позволила родителям решать за себя. Но они, давно мечтающие вернуть дочку в Дьёр, воспользовались ситуацией. Я знаю, что ни отец, ни мать, ни родной брат не хотят для меня ничего плохого. Однако мне уже двадцать лет. Я не могу допустить, чтобы папа командовал мной и впредь.

— Я не полечу.

Господи! Это было сложнее, чем казалось сперва. Члены моей семьи, дружно повернувшись, уставляются на меня в полнейшем непонимании. Отец оглядывается по сторонам, но ему трудно сдерживаться, когда хочется заорать на весь аэропорт.

— Глупости не говори, — сухо отрезает Джакоб. — решила отправиться обратно к тому мерзавцу, который тобой воспользовался?!

Мама бросает чемодан и, зашагав ко мне, хватает меня за руку.

— Ты полетишь домой, Каталин! — безоговорочно заявляет. И добавляет практически шепотом: — Не гневи отца…

Но я не даю ей договорить и вырываю запястье из захвата.

— Ваша дочь выросла! — посмотрев на обоих родителей поочередно, стою я на своем. И затем обращаюсь к Джакобу: — Твоя сестра выросла. Я учусь и зарабатываю, и больше не прошу у вас помощи.

Мы привлекаем внимание тех, кто проходит мимо нас. Люди озираются, заинтригованные разворачивающиеся семейной сценой. Я надеюсь, что мы положим конец препирательствам и мирно разойдемся.

— Идем, — упрямиться отец и кивает в направлении номера выхода на посадку. — Не заставляй меня волочь тебя силой.

Он обманчиво умиротворен. Чужому человеку может показаться, что папа — не любитель скандалов, но в реальности все не так. Нам это прекрасно известно.

— Ты не можешь.

Мама охает, прижав ладонь к сердцу. Джакоб закрывает глаза и прикусывает губу. Я едва ли не бросила отцу вызов.

— Сжалишься над итальянским отродьем лишь потому, что он не повел под суд твоего отца?! — беснуется «генерал» нашей семьи.

Отказываясь отвечать на этот его провокационный вопрос, я отхожу от него на один шаг. А потом ещё на два.

— Я остаюсь в Италии, папа.

Сказав всем троим, что всем сердцем люблю их, я мчусь назад, оббегая множество пассажиров аэропорта Фьюмичино. Джемма, одолжившая автомобиль у парня, ожидает меня на парковке. Она, выйдя из машины, стискивает меня в прочных дружеских объятиях. Проведя руками по волосам, вглядывается в мои глаза. Ее радость безгранична. Черные удряшки каждый раз подпрыгивают вместе с нею, пока она не может найти себе места от счастья. Закинув мой чемодан в багажник, Джемма садится в водительское кресло. Я оперативно располагаюсь в салоне, но не успеваю пристегнуть ремень, как подруга снова обнимает меня.

— Если кретин Ферраро представляет из себя причину, по которой ты сейчас со мной, я попробую смириться с этим, — и смеясь, и плача говорит она.

Она воодушевленно болтает ещё долго, прежде чем завести машину. Но мне так нравится слушать все, что выдает подруга, словно мы не виделись год! Мне сложно поверить в то, что я чуть было не покинула Италию. Возможно, и навсегда. Но Джемма темпераментом и колоритом своего монолога не дает грустить, за что я ее и обожаю.

На всей скорости лучшая подруга рассекает дорогу. Мы собираем взгляды прохожих, гуляющих около Пантеона в столь позднее время. Несмотря на то, что мы проезжаем храм, Джемма включает громко музыку и опускает стекла. В окна со свистом мгновенно залетает ветер. Он хозяйничает в салоне и портит наши прически, завывая над ухом. Джемма подпевает Алессандре Аморозо, прибавляя скорость.