— Вы им станете, — обещает Стэндиш. — На самом деле — уже стали, и, смею заметить, хорошим певцом. Да, сэр. Даже сейчас, в эту минуту — если прислушаться, — даже сейчас, клянусь, вы поете. Я слышу вашу песню.

Когда самолет касается земли, голова у Ормуса уже раскалывается от боли. Что-то такое есть в этой Англии, куда он только что прибыл. Что-то, не внушающее доверия. Вновь на поверхности видимого мира появляется прореха. Неуверенность обрушивается на него, ее темное свечение открывает ему глаза. Как только нога его ступает на землю Хитроу, он отдается во власть иллюзии, что все ненадежно, ничего не существует, кроме того места на бетонной дорожке, куда ступает его нога. Возвратившиеся домой пассажиры ничего не замечают — они уверенно направляются куда-то, снова попав в рутинную колею, но новоприбывшие с опаской смотрят на разжижающуюся под ногами землю. Они переходят сушу словно реку. По мере того как сам он осторожно продвигается вперед, он чувствует, как кусочки Англии затвердевают под его шагами. Его следы — единственное, что есть твердого в его вселенной. Он ищет глазами Вайруса: тот невозмутим, безмятежен. Что касается Спенты Кама, то она вглядывается в приветственно машущую толпу встречающих высоко над ними, пытаясь отыскать там знакомое лицо, и ей некогда смотреть под ноги. Никогда не смотри под ноги, думает Ормус. Тогда не увидишь опасность, не провалишься сквозь обманчивую пелену очевидного в пылающую бездну под ней.

Так, шаг за шагом, нужно все сделать настоящим, говорит он себе. Этот мираж, этот призрачный мир становится настоящим только под нашим волшебным прикосновением, под нашими шагами, бережными, как поцелуй влюбленного. Нам приходится восстанавливать его силой нашего воображения, начиная с самой земли.

Но для начала он окажется в море, там, где земля будет для него недосягаема, хоть и видна; а она будет жадно ловить его голос, исполненный соблазна и мечты.

За ограждением их ждут Уильям Месволд и Малл Стэндиш, там два больших пальца розовеют над шумной толпой индийцев. Дети земли бегут со всех ног встречать своих двоюродных братьев и сестер, спустившихся с неба; вслед им несутся зычные окрики пожилых женщин в очках с массивной оправой и бордовых пальто поверх ярких сари и нагоняй от пожилых мужчин с оттопыренной нижней губой, поигрывающих ключами зажигания. Молодые женщины, на самом деле ничуть не застенчивые, изображая застенчивость, жмутся друг к другу; они не поднимают глаз, шепчутся, делано хихикают. Молодые люди, и вполовину не такие развязные и озорные, какими кажутся, тоже собираются группками, хлопают друг друга по спине, кричат, шутят, подталкивают друг друга локтями. Очутившемуся в Англии Ормусу на какое-то мгновение кажется, что он снова в Индии, от эха родного дома у него кружится голова. Он поддается ностальгии, но через миг стряхивает ее с себя. В воздухе слышна новая музыка.

Среди этого сборища эмигрантов — новый способ стать британцами — двое белых мужчин возвышаются, подобно Альпам. Месволд — ходячая развалина; испещренная пятнами кожа обтягивает голый, не прикрытый париком череп, делая его похожим на карту лунной поверхности с ее морями недвижных теней, ее кратерами и подобными венам линиями. Кожа висит складками над воротничком рубашки, слишком свободным нынче для его шеи. Он ходит с палочкой и, как радостно отмечает, увидев (а точнее, узнав) его, Спента, испытывает не меньшее, чем она, удовольствие от этой встречи. Что же до Малла Стэндиша, ареста он на этот раз явно избежал. Может быть, налоговая полиция не так уж рьяно за ним охотится, а что касается его пиратских кораблей — формально они не нарушают закон, хотя правительственные юристы и лезут вон из кожи, чтобы найти предлог их запретить.

Кама останавливаются. Они на перепутье. Их судьбы влекут каждого из них в свою сторону.

Ну ладно, говорит Ормус матери.

Ладно, отвечает она приглушенно.

Ладно, Ормус хлопает по плечу Вайруса.

Вайрус чуть поводит головой в сторону.

Ладно, еще увидимся, повторяет Ормус. Никто не держит его, и все же он чувствует — что-то его не отпускает. Он пытается вырваться из этого силового поля, разворачивается плечом и тянет на себя.

Ладно, увидимся: Спента, кажется, способна лишь вторить ему, как эхо; она уже только один из бесчисленных голосов, что перекликаются под гулкими сводами, постепенно слабея.

Ормус направляется к Стэндишу, он уходит не оглядываясь. Хотя последнее, что он видит, — ее дрожащие губы и прижатый к уголку глаза кружевной платок, в зеркальце заднего вида своей души он читает на ее лице облегчение. Будущее бриллиантом сверкает на ее челе: огромная усадьба, серебряная нить реки, приятный зеленый ландшафт. Хотя он терпеть не может сельскую местность, он рад за нее. Она дала ему, что смогла, хоть так его и не полюбила. По обычным меркам недостаточно, но он готов принять и это. В каком-то смысле именно этот недостаток эмоционального накала, отсутствие безоговорочной любви подготовили его к его великому будущему, вывели, так сказать, на взлетную полосу, как готовый взмыть в воздух реактивный самолет. А она сейчас ищет мужа, являя собой рыболовную флотилию в составе одного корабля. В ее интересах прибыть сюда как можно менее обремененной. Стоящий рядом со Спентой Вайрус беззвучно ухмыляется приближающемуся к ним английскому милорду, а Ормус предпочитает испариться. У Спенты, уже приготовившей улыбку для Месволда, нет времени на сентиментальное прощание. Мать и сын отправляются каждый своей дорогой: она — в объятия старой Англии, он — в новую страну, еще только зарождающуюся. Судьба призывает их обоих, разрывая кровные узы.

Звучит музыка; она доносится из потрескивающего транзисторного приемника. Мягко и вкрадчиво шепчет барабан, слышны приглушенные басы, визжит, надрываясь, невидимый кларнет. Все, что требуется от певицы, — подхватить какую-то из этих нот и не жалеть своих сил. Вот она, ее блюзовая колоратура спиралью обвивает джазовые ритмы. Вина! Похоже, это ее голос, тонущий в хрипах приемника и гвалте зала прибытия аэропорта, но высокий и сильный, — так кто же это может быть, кроме нее? Как она в один прекрасный день услышит его по радио в Бомбее, так сегодня, в самом начале его пути назад, в ее сердце, ему кажется, что он слышит ее, и даже когда после их воссоединения она поклянется ему, что этого не могло быть — тогда, в шестьдесят пятом, ее еще никто не записывал, — он откажется признать свою ошибку. Терминал дальних рейсов в тот день стал комнатой шепотов, и среди них он различил ее голос — эхо, возвратившееся из будущего, чтобы воззвать к его любви.

Он ставит перед собой ясную цель: приложить все усилия, чтобы снова стать достойным ее. И когда он будет готов, он найдет ее; его прикосновения, ласки и поцелуи сделают ее реальной, а она сделает то же самое для него. Вина, я стану землей под твоими ногами, а ты, в этом счастливом финале, станешь моей единственной планетой.

Он идет к ней, удаляясь от матери, идет в музыку.

Скорое разочарование Ормуса Камы в созданном его воображением Западе, которое сформировало его как художника и едва не погубило как человека, начинается в тот момент, когда он впервые видит «Радио Фредди» — эту ржавую посудину водоизмещением в семьсот тонн, неуверенно оседлавшую морские волны, словно престарелый участник родео — мустанга. Сердце у него падает. В его мысленном путешествии от периферии к центру не было ни этих холодных и сырых равнин Северного Линкольншира, ни этой поездки в открытое море под пронизывающим юго-западным ветром. Он чувствует себя «выброшенным с земли»: сухопутной версией выброшенной из воды рыбы. На какой-то миг у него возникает желание повернуть обратно, но ему больше некуда податься, иного пути для него нет. Завербованные на Маврикий рабочие-индийцы, навсегда изымавшие из своего словаря такие слова, как «возвращение» и «надежда», чувствовали бы себя на месте Ормуса ничуть не менее порабощенными.