— Нежелательно, но не невозможно.

— Девочка от этого пострадает.

— Синьорина, — напомнила ей Джузеппина, — находится под моей официальной опекой, и я не собираюсь обсуждать с вами свои намерения. Прошу вас свести процедуру к самому необходимому. Я и так уже потеряла слишком много времени в ожидании этой беседы.

Сестра Клотильда, умевшая читать между строк, почувствовала, что уверенность ее собеседницы проистекает из осведомленности о неких переменах, грядущих в самом скором будущем. Возвращение австрийцев и появление русских оказалось неистовым и бурным, как летняя гроза, но можно было со значительной долей уверенности предположить, что оно окажется столь же кратким. И больше, чем кто-либо другой, в курсе событий была эта певичка, напрямую связанная с Наполеоном Бонапартом. Сестра Клотильда вовсе не хотела приобрести врага в лице Бонапарта, который мог вернуться в любой момент.

— Я не собираюсь подвергать сомнению ваши полномочия. Но не считаете ли вы, что внезапное прерывание занятий в столь деликатный момент может повредить вашей подопечной? — спросила Клотильда с наигранным простодушием.

Джузеппину столь неожиданный разумный поворот событий застиг врасплох.

— Я поговорю об этом с Саулиной, — решила она.

Эта вторая пощечина достигла цели: монахиня не предусмотрела никакого пути к отступлению на такой случай.

— Я прикажу немедленно позвать ее, — и сестра Клотильда дернула за шнур, приводивший в действие колокол во внутренних покоях колледжа.

Спустя несколько мгновений на пороге появилась молчаливая и безответная маленькая монашка.

— Синьорину Саулину Виолу сюда немедленно, — негромко отчеканила настоятельница.

Саулина не заставила себя ждать. Она уже превратилась в женщину. В молодую женщину ослепительной и неприступной красоты. Ее сумрачный цыганский взгляд в обрамлении светлых локонов иногда вспыхивал подобно молнии. Хорошее воспитание несколько смягчило ее повадки, хотя и не смирило любопытства и не развеяло множества терзавших ее сомнений.

— Позволь взглянуть на тебя, — улыбнулась Джузеппина, обняв ее. — Сказать, что ты ослепительна, значило бы ничего не сказать, — заметила она с воодушевлением, даже позабыв ненадолго о ледяной стуже монастырской приемной.

— Прошу вас, синьора, — потупилась Саулина, смущенная комплиментами, прозвучавшими по-светски легкомысленно в монастырских стенах, в присутствии матери-настоятельницы.

Певица сменила тон и перешла прямо к делу:

— Ты должна поехать со мной, — сказала она.

— Но я не могу уехать с вами, мадам Джузеппина, — живо возразила девушка.

Чувствуя, что совсем замерзает, певица усилием воли сдержала вспышку негодования, которая ни к чему бы не привела.

— Объясни мне, по крайней мере, причину своего отказа, — сухо попросила она.

Сестра Клотильда торжествовала.

— Я ушла посреди урока латыни, — бесстрастно произнесла Саулина. — Мне нужно перевести несколько писем Цицерона.

Джузеппина поняла, что ничто не сдвинет с места Саулину, кроме жестокой правды.

— Я приехала за тобой не по собственной прихоти, — объяснила она, — хотя мне вовсе не кажется странным желание провести с тобой несколько дней после долгой разлуки.

— Да, конечно, — сохраняя серьезность, согласилась девушка.

— Речь идет о твоей матери, — с грустью прошептала Джузеппина.

— Что с моей матерью?

— Она больна.

Саулина взглянула на нее, озадаченная, но не встревоженная и не огорченная. Новость просто заставила ее вспомнить давно позабытый отрезок жизни: семью, небольшое селение, поля, лес.

— Моя мать, — проговорила она задумчиво и рассеянно. — Чем она больна?

— Я говорю о твоей матери, Саулина, — настойчиво повторила Джузеппина, неприятно пораженная ее равнодушием. — Твоя мать умирает. Она хочет тебя видеть.

Джузеппина ожидала какого угодно ответа.

— Ну хорошо, едем, — сказала Саулина, не выказывая волнения. Судя по взгляду, брошенному ею на сестру Клотильду, было понятно, что она воспринимает это как свой долг, как новое послушание.

Джузеппина положила руки ей на плечи и заставила взглянуть себе в глаза. Саулина была выше ее ростом, стройнее и сильнее.

— Саулина, — настойчиво проговорила певица, побуждая ее задуматься. — Я говорю с тобой о твоей матери. Я говорю тебе, что твоя мать очень больна. Она хочет тебя видеть.

— Я поняла.

— И больше ты ничего не хочешь мне сказать?

— Я уже согласилась прервать свой урок латыни. Покинуть на время школу. Я сказала, что последую за вами.

— Бедная девочка, — вздохнула Джузеппина.

— Могу я идти собираться? — спросила Саулина, обращаясь к сестре Клотильде.

— Разумеется, — заботливо ответила монахиня. — Я помолюсь о твоей матери.

— Я буду ждать тебя в карете, — сказала Джузеппина.

Саулина разучилась смеяться и плакать, не знала ни радости, ни горя, ее душа превратилась в глыбу льда, которую ничто не могло тронуть, кроме расчетов на подъем по общественной лестнице и завоевание высокого положения, ставшее ее единственной целью. Все свои слезы она выплакала больше трех лет назад, когда оставила Гульельмо Галлароли в луже крови на булыжной мостовой у Сенных ворот. Та боль опустошила ее, и теперь у нее больше не осталось ни слез, ни сочувствия. Ни для кого.

Карета была запряжена четверкой лошадей. На козлах рядом с кучером сидел лакей, и оба они были тепло укутаны. Саулина села рядом с певицей, всем своим видом показывая, что путешествие ее ничуть не волнует. Она с сожалением отказалась от занятий, так как считала образование необходимым пропуском, ведущим ее к намеченной цели.

В свинцовом воздухе кружились редкие снежинки.

— Дай-то бог, чтобы снег не пошел, — заметила Джузеппина. — В снегопад ехать очень тяжело, да и опасно.

— Снега не будет: слишком холодно, — объяснила Саулина, прекрасно разбиравшаяся в погоде.

Карета быстро катила по хорошо утоптанной большой дороге, все окрестные поля были засыпаны снегом, тутовые деревья и акации казались застывшими ледяными скульптурами и заставляли вспоминать волшебные сказки, рассказываемые по вечерам у зажженного камина. Время от времени по дороге попадались отдельные хуторские строения, и дым, идущий из труб, почему-то наводил на мысль о собравшейся у камелька семье.

— Ты так не думаешь? — спросила Джузеппина, поделившись этой мыслью с Саулиной.

— Нет, — ответила та. — Эти дома топятся по-черному и наводят меня на мысли только о холоде, нищете, жестокости и отчаянии.

Певица почувствовала себя неуютно, столкнувшись с такой уверенностью в себе, с таким четким и беспощадным видением мира. Она поправила у себя на коленях медную грелку с деревянной ручкой, наполненную горящими угольями, прикрытыми сверху золой, с тем чтобы жар уходил медленно.