Сам ротмистр не расшифровал, каким образом Скопин поставил Сапегу в тяжелое положение, но об этом свидетельствуют другие польские авторы того времени. Гетман Жолкевский, рассказывая о поражении Сапеги под Троицей, вспоминал, что «…Скопин очень теснил наших построением укреплений, отрезывая им привоз съестных припасов и в особенности тем, кои с Сапегою стояли под Троицею. Они несколько раз покушались под Калязиным монастырем и при Александровской слободе, но, прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их теми укреплениями (Жолкевский в данном случае использовал термин grodek, который можно буквально перевести как «острожек». – П.В.), которые были за подобие отдельных укреплений или замков, каковой хитрости научил москвитян Шум (выделено нами. – П.В.) Ибо в поле наши им были страшны; но за этими укреплениями, с которыми наши не знали что делать (выделено нами. – П.В.), москвитяне были совершенно безопасны; делая безпрестанно из них вылазки на фуражиров, не давали нашим ни куда выходить…»697.

Поляки, делая ставку на полевое сражение, оказались не готовы действовать в условиях, которые им навязал Скопин-Шуйский. В дневнике о действиях гетмана Ружинского против наемников и русских, автором которого считается хорунжий Будило, говорилось: «…Гетман пошел на них с ним из-под Троицы к Александровской слободе, прибыл 12 ноября и стал наступать на русских и немцев, надеясь, что они дадут битву; но они по-прежнему стояли за палисадником и рогатками. Так как был холод и трудно было осадить их в том месте, то наши, ничего не сделав, а позанявшись лишь почти неделю передовою конною перестрелкой, должны были отойти назад…»698.

Действуя не торопясь, основательно, князь медленно, шаг за шагом оттеснял противника. Умело применяя голландский военный опыт к российским условиям, М.В. Скопин-Шуйский сумел сделать то, чего не смогли до этого сделать другие воеводы Василия Шуйского, посылаемые им против войска самозванца – разбить войско Лжедмитрия II и снять блокаду с Москвы. И хотя вскоре после снятия блокады с Москвы юный князь умер, тем не менее накопленный им опыт использования голландской военной системы в русских условиях не пропал даром. В сражении под Клушином брат Василия Шуйского, князь Дмитрий Шуйский, поставленный командовать русской армией, поначалу не без успеха использовал элементы новой тактики – и строительство полевых укреплений, и использование пехотой длинных пик. Хотя само сражение под Клушином и было проиграно русскими, тем не менее они не могли не обратить внимания на то, что наемная пехота сумела одна, не прикрытая ни с флангов, ни с тыла, продержаться на поле боя несколько часов. Острожки и окопы широко использовались русскими стрелками в ходе боев 1-го и 2-го ополчения в Москве. В апреле 1611 г. ярославцы, готовясь принять участие в походе 1-го ополчения, в своей отписке сообщали, что они «…наряду изготовили со всеми пушечными запасы пять пищалей полковых и пять волконей скорострелных, да пешим на долгие торчи сделали две тысячи копей железных (выделено нами. – П.В.), а иные делают, потому, что преж сего в полкех от того конным была защита…»699. Об использовании ратниками 1-го ополчения длинных копий «немецкого образца» говорят и польские источники700.

Таким образом, в годы Смуты русские ознакомились и не без успеха на протяжении по меньшей мере двух-трех лет пытались использовать основные принципы голландской военной школы. Почему же эта реформа не получила своего дальнейшего продолжения? На наш взгляд, неудаче попытки перенимания западноевропейского опыта в начале XVII в. способствовали невозможность экономически обеспечить дальнейшее осуществление реформы в разоренной многолетней Смутой России и консервативная политика правительства Михаила Федоровича, нацеленная на восстановление традиционных, привычных форм жизни как общества, так и государства. Столкновение с европейцами и более близкое знакомство с ними усилило ксенофобские настроения в русском обществе, нежелание сотрудничать с ними, в том числе и в военной области. Кроме того, голландская школа была еще несовершенна и не могла дать решающего преимущества (! – выделено нами. – П.В.) над прежней.

В общем, как отмечал один из первых исследователей истории русской армии в 1-й половине XVII в. И.Л. Беляев, правительство Михаила Федоровича «…не стало изменять главных и коренных положений и условий тогдашнего войска; но оставило ему прежний основной состав…»701. Однако при всем при том опыт Смуты не был забыт. Когда правительство Михаила Федоровича стало готовиться к Смоленской войне, оно обратилось к нему.

Необходимость военной реформы и перехода на новые начала военного строительства выяснилась довольно скоро после завершения Смуты. В начале 20-х гг. XVII в., замышляя взять реванш за Смуту, правительство Михаила Федоровича провело тотальную проверку «конности, людности и оружности» детей боярских. В Москве было известно из челобитных служилых людей об их печальном материальном положении, однако в Разрядном приказе полагали, что дети боярские из-за лености, «воровства» или по каким иным несущественным причинам плачутся о своей бедности и неспособности нести государеву службу без царского жалованья. Но чуда не произошло – реальность оказалась еще более печальна. Смута и «всеконечное разоренье» Русской земли из-за интервентов и собственных «воров» привели поместную систему в окончательный упадок. Русская конница утратила свою прежнюю боеспособность, и полагаться на нее было невозможно.

В результате, стремясь нарастить военный потенциал, правительство Михаила Федоровича было вынуждено изменить структуру армии и соотношение родов войск, пойдя на увеличение доли пехоты. Согласно росписям Разрядного приказа от 1630 г. войско московского царя насчитывало 92 555 человек и примерно 10 тыс. боевых холопов и слуг, которые распределялись следующим образом: дворяне и дети боярские – 27 433 человека, 28 130 стрельцов, 11 192 казака, 4316 пушкарей, служилых иноземцев и черкас, т. е. украинцев на русской службе, – 2783 человека, 10 208 служилых татар, чувашей, мордвы и прочих служилых инородцев – 8493 человека702. Таким образом, пехота (в том числе и ездящая, поскольку часть стрельцов и большинство казаков издавна ездили верхом, сражаясь пешими), вооруженная огнестрельным оружием, составляла теперь без малого 2/5 московского войска – не в пример больше, чем полустолетием – раньше.

Упадок поместной конницы негативно сказался и на состоянии полевого войска. Хотя к началу 30-х гг. в результате принятых мер удалось поднять численность всех вооруженных сил Российского государства примерно до 85–100 тыс. (по разным подсчетам, от 98,5 до 86 тыс.703), реально московское правительство в случае большой войны и дальнего похода могло рассчитывать в лучшем случае всего лишь примерно на 16 тыс. детей боярских и дворян, способных нести «полковую» (т. е. полевую) службу. В поле могли выйти также примерно 7,5 тыс. московских стрельцов и некоторое количество стрельцов городовых. Кроме того, в полевую армию могло войти некоторое количество казаков, пушкарей, служилых иноземцев, татар и инородцев. Всего полевая армия могла включать в себя, как и сто лет назад, при благоприятных обстоятельствах максимум 40–50 тыс. ратников (считая послужильцев). Однако из этого числа нужно было вычесть по меньшей мере около 10–15 тыс. человек, которые ежегодно должны были нести службу на южной границе для «бережения» от татарских на-бегов.