Я полетел в Париж. Мне хотелось постоять у дома амфибий в Ботаническом саду, дойти до университетского городка, где мы с Аурой как-то останавливались в подвале Дома Мексики, и до дома 15 по рю Виоле, где мы месяц снимали небольшую квартирку во время отпуска в 2004–2005 годах, сходить на соседний рынок, где мы купили каплуна, которого она приготовила к рождественскому ужину, и в маленькую прачечную, где мы сами стирали, сушили и складывали белье, чего ни разу не делали в Нью-Йорке или Мехико, поскольку обычно просто сдавали вещи в стирку. Я прошел по длинному маршруту, описанному Аурой в одной из завершенных глав ее романа, — путем, которым Марсело Диас Мишо, будущий психоаналитик, а в ту пору мексиканский студент Сорбонны, идет снежным вечером 1972 года, прочитав письмо от своей юной возлюбленной Хулиеты, будущей матери Алисии, о том, что та выходит замуж за другого: я шел от рю дю Бак, по бульвару Сен-Жермен, через Сену по мосту Сюлли, далее через площадь Вож, по бульвару Вольтер до рю Оберкампф, где Марсело заходит в «Батаклан» и покупает билеты на концерт Velvet Underground.

Мне хотелось пойти в один из маленьких затхлых кинотеатров, где мы любили смотреть фильмы на иностранных языках, которых не знал ни один из нас — на арабском, на тайском, — хотя Аура с легкостью могла читать французские субтитры. Мне нравилось сидеть рядом с ней в темноте, не понимая, что говорят главные герои, пытаться разобраться в сюжете и собрать по кусочкам всю историю, чтобы преподнести ее Ауре как некий рукотворный подарок. Один фильм был о ливанской семье в охваченном войной Бейруте. Уже выйдя на улицу, я сказал: Похоже, у этой несчастной очень жестокие родители и братья, они даже не выпускали ее из дому. Ничего удивительного, что все так закончилось, бедная девочка.

Фрэнк, она была рабыней! — сказала Аура. В этом вся суть! Она рабыня-христианка в Ливане, а владеющая ей семья — мусульмане. Эх, mi amor!

Я пошел в один из этих кинотеатров без Ауры, посмотрел фильм на финском, бездарное унылое кино, я заснул примерно на первой трети. Я жил в той же дешевой гостинице около станции «Гобелен», где когда-то мы останавливались с Аурой. Приятель посоветовал нам отель «Жанна д’Арк», — но, как выяснилось позднее, это был не единственный отель в Париже с таким названием, и мы приехали совсем не в тот, который имел в виду наш друг. Мы садились в самолет до Нью-Йорка, когда на стойке регистрации Ауре сообщили, что ее студенческая виза истекла. На диком холоде я торчал перед консульством США возле Триумфальной арки и ждал Ауру. Французские полицейские говорили, что мне нельзя стоять здесь с нашим багажом, в котором, кто знает, могли лежать бомбы, но я упорно отказывался уходить. Во-первых, у меня было больше чемоданов, чем я способен был унести. Во-вторых, как, позвольте, Аура смогла бы меня отыскать? Вперед, арестуйте меня, возбужденно сказал я, я никуда не пойду, я жду жену — я достал паспорт гражданина США и помахал им у них перед носом, — и никто не вправе утверждать, что я не могу ждать жену перед консульством своей страны. Я сказал «жену», хотя на тот момент Аура еще не была моей женой. Но полиция оставила меня в покое. В ожидании визы мы задержались в Париже на три лишних дня, которые провели уже в «Жанне д’Арк» в Маре, в том самом, что рекомендовал нам приятель.

Конечно, существует Париж прекрасный и Париж безобразный, люди принадлежат либо одной, либо другой его части, это Париж, каким они его знают. Так мне всегда казалось, но, приехав в Париж с Аурой, я словно шагнул в Зазеркалье. Официанты стояли у нашего столика, умильно жестикулируя и запинаясь на каждом слове, старались перевести Ауре непонятные названия в меню на кошмарный испанский. Стоило спросить дорогу, французы превращались чуть ли не в радушных, дружелюбных мексиканцев, Paris es tu casa — Париж твой дом. Они с удовольствием брали наш фотоаппарат и снимали нас. Французы по-настоящему любили Ауру, хотя большинство считало, что Аура похожа на Амели, на эту милую, но раздражающе типичную парижанку из одноименного фильма. Теперь я снова оказался в до-Аурином Париже. Молодцеватые французские головорезы в спортивных костюмах прицепились ко мне в метро и доводили, дергаясь в такт каким-то египетским мелодиям: дада-да-да-даааа. Ну и так далее. Во всем мире, не только в Париже, слишком много идиотизма и ненависти, чтобы оставаться в одиночестве. Я помню, как в Нью-Йорке мы присутствовали на одной свадьбе, где Ауру усадили за стол рядом с гламурным, богатым бледнолицым писателем. В середине их разговора он вдруг воскликнул: да вы из Мексики? Как вышло, что вы знаете английский? Аура начинала понимать, что значит быть мексиканской писательницей в Штатах. Это была одна из причин, почему она решила писать преимущественно по-испански.

Как и всю прошлую зиму в Нью-Йорке, я продолжал чувствовать себя героем немого фильма, где все было черно-белым и пугающим. Я пошел в бар «Ле Сюлли», в котором любили зависать знакомые мексиканцы, осевшие в Париже, но никого не узнал и одиноко сидел в углу, заказывая выпить еще и еще. Все замелькало. Их кожа, лица и руки, как леденец со слизанными полосочками. Радиоактивные глаза. В каждом лице что-то крысиное. Люди потирают руки, поджимают губы и обмениваются взглядами. Подобно скульптуре Родена, уткнувшись лицом в ладони, плачет мужчина. Отблески пламени в зеркалах, и весь бар словно тает, как целлулоидная пленка; я расплатился и вышел наружу, чтобы пройтись.

Я поехал в Париж, чтобы побывать в психиатрической лечебнице «Ла-Ферт», ставшей прототипом психбольницы из незавершенного романа Ауры «Психиатрическая клиника». Чтобы поближе познакомиться с «Ла-Ферт», мы с Аурой планировали приехать сюда весной 2008-го. С тех пор прошел почти год. Я чувствовал, что должен сделать это для Ауры, ради ее недописанного романа. То, что было мне известно о «Ла-Ферт» от Ауры, я дополнил собственным исследованием. Я знал, что это очень французская экспериментальная психиатрическая лечебница, где в романе Ауры должен был работать психоаналитик Марсело Диас Мишо. «Ла-Ферт» находится в замке XVII века, здесь бок о бок живут пациенты, врачи, медсестры и другие сотрудники. На кухне врачи режут петрушку рядом с психами, шинкующими лук. Предполагается, что пациенты «Ла-Ферт» не знают, кто из них больной, а кто врач, и т. п. Как я понял, даже психоаналитик не всегда знает, разговаривает он с пациентом или с другим законспирированным психоаналитиком.

Прошлой осенью, в конце первого семестра писательской магистратуры, Аура отправила письмо бессменному директору клиники, восьмидесятисемилетнему доктору Оливье Арно, и попросила разрешения приехать. Спустя два месяца она получила ответ: обычный коричневый конверт с нашим бруклинским адресом, выведенным зелеными чернилами печатными буквами, а внутри, на обычном листе бумаги, без фирменного бланка тем же почерком и той же зеленой ручкой — несколько строк с приглашением посетить «Ла-Ферт». Но вместо подписи доктора Арно на письме стояло имя Софи Деонарин. Была ли она секретарем Арно? — никаких указаний на то, кто она такая, не наблюдалось. Почерк был странным, словно кто-то трясущимися руками старательно выводил каждую букву алфавита, слагая их в витиеватую проволочную нить. Возможно ли, что Софи Деонарин — пациентка, без спросу ответившая на корреспонденцию доктора Арно? Подобное предположение вызывало у нас нервную дрожь.