отвращение. Керенский всей своей деятельностью вызывал в народе отторжение. Недаром в то время появилось понятие «керенщина» – под которым подразумевалось абсолютное непонимание сути власти. Суть власти Керенский заменил болтологией, а значит, властью не являлся.

С какой поразительной точностью подтвердились в жизни пророчества Льва Толстого из его «Яснополянских записок»: «К власти придут болтуны-адвокаты и пропившиеся помещики, а после них Мараты и Робеспьеры».

Действительно все так и произошло. Очевидец событий И. Солоневич подтверждал: «К власти пришли болтуны-адвокаты (Керенский) и пропившиеся помещики (кн. Львов, председатель первого революционного правительства), а за ними Мараты и Робеспьеры – Ленин и Сталин».

Народ власть Керенского властью уже не считал. Не считали его властью и офицеры.

Сохранился дневник штабс-капитана русской армии Цейтлина, где он записывал по горячим следам: «Никто не вызывает у меня большего отвращения, чем этот негодяй Керенский. Никогда власть в России не была болтологией, а именно этим является «керенщина». …Не случайно, мы, офицеры, не собирались проливать кровь за Временное правительство. Ибо оно властью не являлось и никем в качестве таковой в последние месяцы не воспринималось» (Пученков А. Медовый месяц свободы // Аргументы и факты. №48, 2016).

Прапорщик Николай Игнатьевич Лоза начинал понимать: «Не народ начал революцию, а верхушка… Народу было совершенно наплевать на все, чем верхушка была недовольна. Народу было плевать, поэтому он не верил Временному правительству и не поддерживал его…»

Армия разваливалась. Народ в серых шинелях – солдаты, массами покидали фронт и тыловые гарнизоны, спеша в свои деревни. Фронт от Балтики до Черного моря практически перестал существовать. Кругом торжествовала анархия, вседозволенность и утопия…

Действительно, весной и летом 1917 года в России торжествовала утопия. Основой политического управления страной Временное правительство избрало не принуждение и насилие, но добровольное подчинение свободных граждан – разве это не утопия для России? Временное правительство дало народу неслыханные свободы, по существу граничащие с анархией, но ни разу не проявило жесткости. А. Керенский, хотя и знал с детства В. Ульянова (Ленина), жил с ним в одном городе, учился в одной гимназии и в одном Петербургском университете, но он крови не пролил, не вошел в историю палачом.

Да, у Керенского были грехи – тщеславие, суетность, демагогия и позерство, но он не стал тюремщиком русского народа.

6 сентября 1917 года в Петрограде начало работу Демократическое совещание. Планировалось, что это будет высший, до Учредительного собрания, представительный орган, который поможет сохранить коалиционную власть, в которую входили представители фабрично-заводских комитетов, земских и городских союзов, Думы и других общественных организаций и партий. Фракция большевиков на этом совещании предложила передать власть от Временного правительства Петроградскому совету, но получила категорический отказ. В. Ленин пишет статьи «Кризис созрел», «Советы постороннего», «Большевики должны взять власть», в которых открыто призывал к подготовке восстания против Временного правительства.

В середине сентября 1917 года отношения между Директорией («Советом пяти») и Петросоветом накалились до предела. Совет большевизировался. На заседании Петросовета в котором приняли участие более тысячи человек, лидеры большевиков Троцкий, Каменев и другие выступали с пламенными речами, призывая усилить нажим на Временное правительство. Меньшевики демонстративно покинули заседание, а председатель Петросовета Н. Чхеидзе сложил с себя полномочия.

Петросовет в свою очередь одобрил отказ Ленина и Зиновьева передать себя в руки «черносотенной контрразведки и царских следователей».

В Петрограде революция углублялась… В конце сентября 1917 года было сформировано очередное (третье) коалиционное Временное правительство, председателем которого вновь стал А. Ф. Керенский.

В Москве стояли прозрачные дни ранней осени. Воздух был легок и чист. Тонкая паутина, серебрясь, летала в воздухе. В парках полыхали сентябрьским огнем кусты и деревья. Осень в природе только наступала, а осень в душе прапорщика Н. И. Лозы наступила уже давно. Нехорошие предчувствия тяготили Николая. Давно не было писем из дому. Последней была открытка с репродукцией какой-то картины с красной почтовой маркой с портретом Александра III и надписью: «Всемирный почтовый союз. Россия. Открытое письмо». Брат Карпуша своим разборчивым аккуратным почерком передавал привет и писал, что все живы здоровы. Николай почему и запомнил эту открытку, потому что она была последней. Больше писем не было, и он очень волновался, зная, что на Украине неспокойно…

Осенью 1917 года в Москве крайне обострилась криминогенная обстановка. Выросло количество ограблений, убийств, самосудов. Улица становилась символом смерти.

В октябре 1917 года пролетарский писатель Максим Горький в статье «Нельзя молчать», опубликованной газетой «Новая жизнь», словно прозрев, пророчествовал:

«…Вспыхнут и начнут гадить, отравляя злобой, ненавистью, местью, все темные инстинкты толпы, раздраженной разрухою жизни, ложью и грязью политики – люди будут убивать друг друга, не умея уничтожить своей звериной глупости».

В настроении московских обывателей росла апатия и аполитичность. Злободневные политические вопросы уже не собирали в «культовых революционных» местах толпы демонстрантов. Люди предпочитали вместо уличного единения, так популярного в первые «медовые месяцы» революции, заниматься проблемами собственного выживания.

Все это было невыносимо обывателю. Общество быстро устало от бесконечных раздоров, уличных демонстраций, нищеты и нехватки продовольствия и жаждало передать власть кому угодно, лишь бы вернулся порядок.

Временное правительство неоднократно заявляло, что его задача довести страну до созыва Учредительного собрания. Учредительное собрание в народном сознании воспринималось как продолжение традиции «земских соборов».

Первые демократические выборы в России сначала намечались на лето 1917 года, затем – на сентябрь, но и их перенесли на ноябрь.

«Почему тянут с созывом Учредительного собрания? – задавал себе вопрос Николай Лоза. – Ведь ради этого и произошла революция в феврале, чтобы выбрать новую форму правления в России. Новый путь… Уже прошло восемь месяцев, а выборы в Учредительное собрание так и не организованы! Почему?» Ответа у него не было, но то, что вокруг созыва Учредительного собрания происходила какая-то политическая возня, было очевидно.

В связи с этим московская газета «Труд» в октябре 1917 года писала на своих страницах:

«Социалисты-революционеры… без жестокого боя не отдадут Учредительное собрание ни Ленину, ни Рябушинскому, ни Пуришкевичу. Социалистами-революционерами приемлется только одна диктатура – диктатура всего народа, выраженная через свободно избранных своих представителей, через Учредительное собрание».

Затягивание с созывом Учредительного собрания становилось роковой ошибкой Временного правительства.

В. Ленин, понимая, что Учредительное собрание, перенесенное на ноябрь, будет единственным легитимным органом и сформирует законную власть в стране, задумал опередить события.

В Москве среди горожан начали ходить слухи о скором выступлении большевиков. Газета «Русские ведомости», пытаясь успокоить москвичей, писала в те дни: «Министр-председатель А. Ф. Керенский на основании имеющихся у него данных, указывал, что, по-видимому, демонстрация большевиков не состоится. …Большевики в последнюю минуту отказались от выступления, которое они готовили