Фермер, сгорбленный человечек, который на весах потянул бы не больше фунтов ста с небольшим, держал все это время голову коровы. Он взглянул на меня с чуть заметной усмешкой в глазах:

– Похоже, справляться-то нам придется вдвоем, мистер.

Он привязал веревку намордника к кольцу в стене, тщательно вымыл руки и занял свое место рядом со мной. С начала до конца операции он подавал мне инструменты, промокал сочащуюся кровь и обрезал кетгут, что-то скучающе насвистывая. Единственный раз он проявил какое-то чувство, когда я извлек из глубин желудка роковой гвоздь. Поднял чуть-чуть брови, сказал: «О-го-го!» – и опять принялся насвистывать.

Мы были так заняты, что не могли уделить викингу ни минуты. На половине операции он приподнялся, сел, несколько раз потряс головой, потом встал и небрежной походкой вышел из коровника. Казалось, бедняга уповал, что мы просто ничего необычного не заметили.

Но в любом случае вряд ли нам удалось бы привести его в чувство. Лишь однажды я нашел средство, как мгновенно вернуть человеку сознание, – и то случайно.

Произошло это, когда Генри Адамс попросил меня показать ему, как кастрировать хряка с выпадением петли кишечника, чтобы не осталось вздутия. Генри собирался всерьез заняться свиноводством и горел честолюбивым желанием набить руку в ветеринарной хирургии.

Когда он показал мне поросенка с раздутой мошонкой, я воспротивился:

– По-моему, Генри, это работа для ветеринара. Кастрируйте здоровых поросят сколько хотите, но не думаю, что вы справитесь с такой операцией.

– А что такого?

– Ну, необходима местная анестезия, существует большая опасность инфекции… И вам нужно по-настоящему знать анатомию, чтобы разбираться в том, что вы делаете.

Глаза Генри выразили всю меру жажды несостоявшегося хирурга.

– Черт! Я бы хотел узнать, как это делается!

– Знаете что, – сказал я. – Посмотрите, как я буду его оперировать, а потом решайте. Оперировать буду под общим наркозом, чтобы вам не надо было его держать.

– Это дело! – Генри на секунду задумался. – Сколько вы с меня возьмете?

– Семь шиллингов шесть пенсов.

– Грабьте, грабьте! Так валяйте.

Я ввел несколько кубиков нембутала в брюшину поросенка, и, немного пошатавшись, он повалился на солому, перекатился на другой бок и замер. Генри уже приготовил на дворе стол, и мы уложили на него моего пациента. Я приготовился начать, но тут Генри вытащил десятишиллинговую бумажку.

– Лучше сразу уплачу вам, пока не забыл.

– Ладно. Только я уже вымыл руки, так засуньте ее мне в карман, а сдачу я дам, когда закончу.

Я люблю выступать в роли учителя и вскоре увлекся возможностью прочесть лекцию, наглядно ее иллюстрируя. Тщательно разрезал кожу над паховым каналом и вытащил семенник, не повредив его оболочки.

– Смотрите, Генри, вот тут кишка спустилась в канал и лежит рядом с семенником. – Я указал на петли кишки, бледно-розовые под прозрачной оболочкой. – Теперь если я сделаю так, то верну ее в брюшную полость. А стоит нажать вот тут, и она снова вывалится. Видите, как это получается? Вот она там. А вот она снова тут. Снова я ее возвращаю, и – бац! – она снова тут! Для того чтобы удержать ее в брюшной полости, я беру семенной канатик, перекручиваю его вместе с влагалищной оболочкой, а потом…

Но мой слушатель меня покинул. Генри опустился на бочку из-под бензина и улегся грудью на стол, обхватив руками голову. Я испытал горькое разочарование и завершил операцию. И наложил швы без малейшего подъема духа, пока мой студент пребывал в обмороке на другом конце стола.

Я отнес поросенка в его закуток, собрал инструменты и тут вспомнил, что не дал Генри сдачи с десятишиллинговой бумажки. Уж не знаю почему, но вместо полукроны я брякнул на деревянную столешницу шестипенсовик и один шиллинг вместо двух возле самого его лица. На стук монет он открыл глаза и несколько секунд тупо смотрел на них, а потом с пугающей внезапностью сел прямо, и, хотя лицо у него оставалось землистым, взгляд стал пронзительным и яростным.

– Эй! – крикнул он. – А где еще один шиллинг?!

Ветеринары – бесполезные бездельники, паразитирующие на фермерах, лентяи, предъявляющие огромные счета, хотя ничего не понимают ни в скотине, ни в ее болезнях. Проще вызвать Джеффа Мэллока, живодера, чем без толку посылать за ветеринаром.

Во всяком случае, это мнение часто высказывали все члены семьи Сидлоу. В конечном счете выходило, что единственным человеком на мили и мили кругом, который знал, как лечить больную скотину, был сам мистер Сидлоу. Если какая-нибудь их корова или лошадь заболевала, мистер Сидлоу немедленно пускал в ход ту или иную коронную панацею из своего богатейшего запаса. У жены и многочисленных детей он пользовался чисто божественным престижем, и главный догмат их веры гласил, что отец в таких делах непогрешим, и единственным, кто почти не уступал ему в этом, был давно скончавшийся дедушка Сидлоу, у которого отец почерпнул значительную часть своих лечебных средств и процедур.

Учтите, мистер Сидлоу был справедливым и гуманным человеком. После пяти-шести дней энергичного лечения, в процессе которого он, например, трижды в сутки запихивал корове в глотку полфунта топленого сала с изюмом, усердно растирал ей вымя скипидаром, а то и отрезал кончик хвоста, чтобы выпустить хворь, он под конец непременно вызывал ветеринара. Не то чтобы от этого могла быть хоть какая-то польза, но он считал себя обязанным предоставить животному все шансы. Приехав, ветеринар неизменно видел животное при последнем издыхании с глубоко запавшими глазами, и лечение, которое он в отчаянии применял, по сути, уподоблялось последнему причастию. Животное неизбежно умирало, а Сидлоу в очередной раз укреплялись в твердом убеждении, что от ветеринаров – пользы никакой.

Их ферма находилась довольно далеко от Дарроуби, и мы были третьей фирмой, которую испробовал мистер Сидлоу. Он побывал в клиентах бротонского Грайера, но счел его некомпетентным и заручился услугами Уоллеса в далеком от нас Мансли. Уоллес горько его разочаровал, и потому он решил испробовать Дарроуби. И пробыл в наших клиентах более года, но отношения между нами оставались натянутыми, так как Зигфрид во время своего самого первого визита глубоко его оскорбил. Вызвали Зигфрида к умирающей лошади, и мистер Сидлоу, сообщая о мерах, какие принимал, упомянул, что засовывал пациентке в задний проход сырые луковицы; он понять не мог, почему она так нетвердо держится на ногах. Зигфрид указал, что, введи он сырую луковицу в задний проход мистера Сидлоу, он – мистер Сидлоу – тоже плохо бы держался на ногах.

Не многообещающее начало, но больше ветеринаров на достижимом расстоянии не было, и он попросту не мог сменить нас на кого-нибудь еще.

Мне сверхъестественно повезло, что я проработал в Дарроуби более года и ни разу не посетил эту ферму. Мистер Сидлоу редко вызывал нас в обычные рабочие часы – поборовшись несколько дней со своей совестью, он словно бы неизменно проигрывал эту битву около одиннадцати вечера (или порой в качестве исключения поражение он терпел во второй половине воскресенья), и волей судеб вызовы эти приходились на ночные дежурства Зигфрида. Именно Зигфрид брел к машине, тихо поругиваясь, и возвращался перед рассветом с глазами, слегка вылезшими из орбит.