А потому, когда все-таки настал мой черед, я не помчался на вызов с энтузиазмом, даже хотя речь шла всего лишь о подавившемся бычке, что никаких осложнений не сулило. (Кусок турнепса или картофелина застревали у него в пищеводе, препятствуя срыгиванию газов и вызывая тимпанию рубца, что могло привести к летальному исходу.) Обычно мы либо выпускали газы, делая прокол желудка, либо осторожно пропихивали трубку в глотку вниз по пищеводу и в желудок с помощью длинного гибкого кожаного инструмента, особого зонда, предназначенного специально для этой цели. В любом случае хозяева поняли, что на этот раз не следует тянуть несколько дней, а к тому же – чудо из чудес! – было четыре часа дня.

Ферма была ближе к Бротону, чем к Дарроуби, на плодородной земле Йоркской равнины. Вид ее мне не понравился. Чудилось что-то угнетающее в обветшалых кирпичных строениях среди распаханных полей, чью унылую плоскость нарушали лишь бурты картофеля.

При первом взгляде на мистера Сидлоу я вспомнил, что он и его семья принадлежат к религиозной секте, отличающейся фанатизмом. Это лицо со впалыми щеками и синеватыми брылями не раз смотрело на меня воспламененным взглядом со страниц исторических книг о былых веках, и у меня возникло чувство, что мистер Сидлоу сжег бы меня на костре и глазом не моргнув.

Бычок помещался в мрачном стойле за скотным двором. Несколько членов семьи потянулись туда за нами – два парня двадцати с лишним лет и три девочки-подростка, – все красивые смуглой цыганской красотой, но с такими же сумрачными напряженными лицами, как у их отца. Занимаясь осмотром моего пациента, я заметил еще одну их особенность – все они бросали быстрые взгляды на меня, на бычка, друг на друга, абсолютно не поворачивая головы`. И все молчали.

Я был бы рад нарушить это молчание, но не знал, что бы такое бодрое сказать. Судя по виду бычка, было непохоже, что он просто подавился. Картофелина четко прощупывалась снаружи на полпути по пищеводу, но вокруг нее был отек, охватывавший левую сторону шеи выше и ниже. И не только это! Изо рта у него капала кровавая пена. Что-то было очень и очень не так. Внезапно меня осенило.

– Вы пытались чем-то протолкнуть картофелину вниз?

Я всей кожей ощутил беглый огонь взглядов. Мышцы крепко сжатых челюстей мистера Сидлоу вздулись подергивающимся гребнем. Он сглотнул.

– Да, попробовали.

– Что вы применяли?

Вновь подергивание челюстных мышц под смуглой кожей.

– Ручку метлы и кусок шланга. Ну, что полагается.

Ну вот! Меня захлестнуло чувство обреченности. Было бы так приятно оказаться первым ветеринаром, который произвел на них хорошее впечатление, но судьба рассудила иначе. Я повернулся к фермеру:

– Боюсь, вы порвали пищевод. Понимаете, это очень ранимая трубка – стоит нажать чуть посильнее, и конец. Видите отек вокруг места разрыва?

Ответом мне было вибрирующее молчание. Я упрямо продолжал:

– Я наблюдал такие случаи. Прогноз самый скверный.

– Ну хорошо, – проскрежетал мистер Сидлоу. – А делать-то что вы будете?

То-то и оно! Что я буду делать? Теперь, тридцать лет спустя, я мог бы попытаться восстановить пищевод, засыпав рану антибиотиком и назначив инъекции пенициллина. Но там, в этом тоскливом месте, глядя на терпеливого бычка, с трудом сглатывающего, кашляющего кровью, я понимал, что положен на обе лопатки. Разрыв пищевода – трудно было бы придумать что-то более безнадежное. Я старался подыскать, что бы такое сказать.

– Мне очень жаль, мистер Сидлоу, но сделать я ничего не могу.

Взгляды затрещали вокруг меня электрическими разрядами, фермер тяжело задышал через нос. Мне не требовалось объяснений, о чем они думают: еще один никчемный ветеринаришка. Переведя дух, я продолжал:

– Даже если я протолкнул бы картофелину, рана будет загрязнена, едва он начнет есть. Начнется гангрена, а это означает мучительную смерть. Он достаточно упитан. На вашем месте я бы его сейчас же забил.

Единственным ответом было добродетельное поигрывание желваками. Я попробовал другой ход:

– Я выдам вам свидетельство. Уверен, что мясо у вас купят.

Это заверение криков радости не вызвало. Наоборот, лицо мистера Сидлоу стало еще более сумрачным.

– Бычок еще не готов для убоя, – прошептал он.

– Да, но вы отправили бы его на бойню через месяц, если не раньше. Я уверен, вы почти ничего не потеряете. И знаете что, – добавил я фальшиво-бодрым омерзительным тоном, – если бы мы прошли в дом, я бы сразу написал удостоверение, и больше никаких хлопот. Право же, ничего другого не остается.

Я повернулся и пошел через скотный двор к входу на кухню. Мистер Сидлоу последовал за мной с детьми. Никто не проронил ни слова.

Я быстро написал удостоверение, а вокруг меня в мертвой тишине плескались волны неодобрения. Складывая листок, я вдруг с пронзительной ясностью понял, что мистер Сидлоу проигнорирует мой совет, а подождет день-два, чтобы посмотреть, как все обернется. Мысль о том, как молодое могучее, ничего не понимающее животное тщетно пытается проглотить хоть что-нибудь, изнывая от голода и жажды, меня доконала. Я подошел к телефону на подоконнике.

– Я сейчас позвоню Гарри Норману на бойне. Я знаю, он сразу приедет, если я его попрошу. – Я договорился с Гарри, повесил трубку и пошел к двери со словами, обращенными к профилю мистера Сидлоу: – Все в порядке. Гарри подъедет через полчаса. Гораздо лучше сразу же с этим покончить.

Я шел через двор, подавляя желание припустить галопом. Сев в машину, я слишком поздно припомнил совет Зигфрида: «В щекотливых ситуациях обязательно разверните машину, прежде чем пойдете осматривать животное. В случае необходимости оставьте мотор включенным. Очень важно быть готовым исчезнуть мгновенно!» Как он был прав! Чтобы развернуть машину под перекрестным огнем невидимых глаз, потребовалась вечность. Я нелегко краснею, но, когда ферма наконец осталась позади, мое лицо пылало.

Таков был мой первый визит к Сидлоу, и я молил Бога, чтобы он оказался последним. Но полоса везения кончилась. С этого дня всякий раз, когда они вызывали нас, дежурным оказывался я. Говорить о том, что я там обнаруживал, мне не хочется, но обязательно что-нибудь непоправимое. Словно сама фамилия «Сидлоу» несла в себе проклятие. Как я ни старался, на этой ферме у меня ничего путного не выходило, а потому очень скоро ее обитатели пришли к убеждению, что никого опаснее меня для здоровья и жизни домашних животных им еще встречать не доводилось. Они вообще были о ветеринарах самого невысокого мнения – на их веку они насмотрелись на всяких, – но хуже меня и вообразить было невозможно.

Дошло до того, что, заметив издали кого-нибудь из Сидлоу в городе, я нырял в ближайший переулок, лишь бы избежать встречи, а однажды на рыночной площади я испытал неимоверный шок, когда лишь в нескольких футах от меня проехала вся семейка, каким-то образом втиснувшись в старую, правда большую, машину. Все лица были повернуты прямо вперед, но я знал, что все глаза злобно нацелены на меня. На мое счастье, я стоял как раз перед дверью «Гуртовщиков», так что, пошатываясь, укрылся внутри и восстановил иссякшие силы полпинтой крепкого шотландского пива.