Сейчас я оказался совершенно в другой обстановке. Я был не разведчиком, который подходит на безопасное расстояние, чтобы краем глаза подглядеть за противником, сейчас мне предстояло, грубо говоря, выходить из окружения, чего еще ни разу в жизни делать не приходилось. Вот дед мой из окружения выходил. А я нет. Но зато я знал, что выход из окружения, когда надо физически проходить через боевые порядки врага, является одной из самых трудных и опасных военных операций. Особенно выход из окружения столь малыми силами. Особенно выход из окружения практически без оружия. Особенно выход из окружения, когда три четверти личного состава имеют ранения.

В такой обстановке понадобятся все умения, накопленные в течение жизни, в том числе и наука Артема. Я это понял. И теперь, пробираясь сквозь чащу леса в направлении Обрыва, я вспоминал каждое слово необычного инструктора, вспоминал каждое действие тех, у кого получалось применять его науку на практике. Я знал, что для этого надо поймать ритм окружающего пространства — то состояние, которое в данный момент является главным. По большому счету, чтобы слиться с лесом, надо физически стать лесом — поймать состояние деревьев, кустов, грибов, падающих листьев и непрекращающегося дождя. Надо стать одним из зверей, для которых лес является родным домом, которые знают каждый его запах, каждый звук. Но в этом лесу водились столь необычные звери, что не стоило даже думать о том, чтобы уловить их ритм. Поэтому мне оставались только деревья, кусты, грибы, листья и дождь.

С дождем получилось, кстати, на удивление легко. Я вдруг без всякого труда представил, как высоко в небе на какой-то пылинке накапливается конденсат, собирается в каплю, а затем срывается вниз под действием гравитации. Я ощутил невесомость падения, как в первые моменты выхода с борта на десантирование. Головокружительное падение, а вокруг такие же, как я, капли. Сотни, тысячи, миллионы. Дождь. Ливень. Я низвергался с небес, бил в желтые листья и падал уже вместе с ними. Я кружился, планировал, влипал в грязь, а надо мной нависали деревья, частью которых я был лишь секунду назад.

Лес, ощутив мое желание слиться с ним, охотно подчинился, принял меня. Это было удивительное ощущение. Я не мог двинуться с места, поскольку единственным вектором движения для меня был вектор сверху вниз — вместе с ливнем и вместе с листьями. Сделай я хоть шаг в выбранном направлении, меня бы вышвырнуло из этого состояния. Но я не стал делать шаг. Я начал еще больше сливаться с лесом, чтобы выискать те вектора его собственного движения, которые вывели бы меня, его часть, к цели. И меня тут же подхватил ветер. Он понес меня, закружил вместе с каплями, вместе с листьями.

Я не удивился и не испугался, когда впереди заметил троих пацанов с автоматами и одного командира в очках. Разве могут удивляться или пугаться листья? Разве могут капли испытывать чувства? Я просто продолжал двигаться вместе с ветром. Во мне не было места для чувств. Я не помнил уже Артема, я не помнил Катьку и Макса, я сконцентрировал собственную волю настолько, что подавил ее в себе, оставив крохотный сторожевой центр, как во время сна. Тот центр, который в нужный момент выведет меня из этого состояния, а затем снова забросит в него.

Я падал вместе с листьями под ноги вооруженным солдатам, они мяли и топтали меня. И когда я оказался у них за спиной, сработал тот самый сторожевой центр, вышвырнув меня из состояния слияния с лесом. И в тот же миг я выбросил вперед руку с ножом, всадив клинок командиру под основание черепа. Он даже не вскрикнул, просто повалился вперед, словно споткнувшись о корягу. Пацаны, конечно, не сразу поняли, что случилось. Это дало мне еще секунду на то, чтобы вложить энергию всего тела в удар локтем, направленный в позвоночник ближайшего автоматчика. Пацан изогнулся назад, как натянутый лук, выставив вперед автомат. Я ударил кулаком в магазин «калаша», с огромной скоростью провернув оружие и вырвав его таким образом из пальцев владельца. В следующий миг задняя подсечка с ударом — парень падает спиной в траву, а автомат остается у меня в руках.

Этот трюк, отточенный на тренировках, все же занял пару секунд, а пара секунд — бездна времени. Ее хватило оставшимся парням, чтобы взять меня на прицел. Но это нормально, потому что обычно так и бывает. Пришлось бросаться на землю, пропустив над собой клин автоматных очередей, и кувырком уходить за спины противников.

Там, вне зоны видимости, можно было снова попробовать слиться с лесом, но я уже понял, что не получится. Во-первых, схватка меня здорово возбудила, а для того, чтобы прикинуться деревом или кустом, нужно иметь необычную ясность сознания, от которой я был сейчас далек, как Юпитер от Проксимы Центавра. Во-вторых, ребята знали, что я у них за спиной, они ожидали меня там увидеть, а это значило, что увидят, несмотря на любые усилия. Они будут меня выискивать, а против этого наука Артема бессильна. Потому-то она и называется частичной невидимостью. Она хороша лишь для тех случаев, когда противник не знает в точности, что должен увидеть, где и в какой момент. Иначе все пустое.

Поэтому, не имея возможности выкинуть этот фокус, я вынужден был выворачиваться из ситуации более традиционными способами. На самом деле автомат Калашникова на близкой дистанции — беспомощное оружие. В отличие от любого пистолета он наиболее эффективен для ведения огня на дальностях свыше пятидесяти метров, а для стрельбы в упор приспособлен плохо. Он имеет ряд технических особенностей, позволяющих легко вывести его из строя в рукопашном бою. К этим особенностям можно причислить устройство предохранителя, расположение магазина, а также способ его крепления. Например, длинный флажковый предохранитель очень легко переводится в режим запирания ударом ноги по боковой части автомата. Причем удар для этого необходим не какой-то особенный, а самый простой — снизу вверх. Если же боковым ударом достать магазин, то автомат прокручивается в руках, вылетая из переломанных спусковой скобой пальцев. Рычаг получается не в пользу стрелка. Если же противник оказывается совсем близко, то магазин без труда можно отстегнуть одним ударом, после чего стрелять вообще невозможно. Подобным приемам нас учили в отряде, а затем мы оттачивали их применение на тренировках.

А вот пацаны ничего этого не знали и не были готовы к такому способу ведения боя. Они привыкли, что вооруженный человек всегда имеет преимущество над безоружным. Но это не так. К оружию должна прилагаться решимость его применить, умение им пользоваться в разных ситуациях, возможность устранять технические задержки стрельбы, а также знание приемов, которыми враг может оказать противодействие. Без всего этого владение оружием превращается лишь в причину беспочвенной самоуверенности, которая никогда к добру не приводит.

Поэтому, когда пацаны развернулись, поняв, что я у них за спиной, мне оставалось лишь откатать привычную рукопашную связку — ударом правой ноги я поставил один из автоматов на предохранитель, затем подшагнул к другому противнику, отстегнул у него магазин и ударом в крючок затвора выбил из «ствола» последний оставшийся патрон. Воцарилась гнетущая тишина. Только дождь шумел, сбивая желтые листья с деревьев.

Ребята почувствовали себя неловко. Мне кажется, что человек, неожиданно оказавшийся голым на Красной площади, не был бы столь обескуражен, как эти пацаны на лесной поляне. Перед ними стоял непонятно откуда взявшийся мужик с ножом в руке и пистолетом-пулеметом на ремне, а они держали две бесполезные железки, которыми только свиней в деревне глушить.