— Простите?!

— Меня интересуют некоторые обстоятельства, связанные с гибелью Леопольдо Грацио.

— Ах, этот миллионер, эксплуататор и спекулянт?! профессор рассмеялся. — Не задирайте нас слишком сильно, Дмитрий Юрьевич, мы тоже обидчивые.

— Сильно не стану, Герберт Васильевич, спасибо вам огромное. Что я должен взять с собой для "ависа"?

— А ничего. Права. Я продиктовал клерку номер своего счета, он уже проверил в банке, так что садитесь за руль и поезжайте.

Спустившись вниз, Степанов отдал портье ключ; тот суетливо протянул ему листок бумаги.

— У вас было постоянно занято, вам несколько раз звонила дама из аэропорта…

Степанов прочитал: "Я полетела на Сицилию по делу нашего общего друга. Вернусь, точнее, должна вернуться завтра днем. Мари".

"Мы с ней идем одним путем, — подумал Степанов, расплачиваясь за отель, — жаль, что она ко мне не заехала. А может, это и к лучшему".

Он заметил в углу холла молодого человека, который слишком уж сосредоточенно читал газету, но по тому, как его левая нога отбивала такт, было ясно, что новости его не очень-то волнуют, видимо, недавно работает в тайной полиции, только-только начал овладевать высоким искусством наружного наблюдения…

66

22.10.83 (14 часов 47 минут)

Машин на дороге было мало, пустых три ряда, скорость ограничена до ста тридцати километров, больше ни-ни, здешняя полиция беспощадна, двадцать франков, и никаких разговоров; таятся вроде наших, родимых, с радарчиком за крутым поворотом, никаких объяснений, деньги на бочку.

Степанов торопился одолеть большую часть пути до четырех часов, потом дорога станет забитой, к счастью, кончился туристский сезон, нет тысяч машин с прицепами, катерами, байдарками, клетками с пони, нет медлительных голландцев, неистовых водителей из Рима, жестких французов, которые ездят лихо, но не придерешься, строго по закону; требовательных немцев, утыкающихся мордой своего сверхмощного "мерседеса" в задницу твоей машиненки, поди не уступи ему дорогу — пронесется мимо на двухсоткилометровой скорости, и нет его…

Во время путешествий Степанов приладился работать и на автомагистралях: руль в управлении легок, вторая рука свободна, держи себе диктофончик и наговаривай сюжеты, заметки, заготовки глав к следующей книге.

Он знал, что до Цюриха автострада новая, прекрасная, можно работать всласть; потом дорога вольется в город, через каждые сто метров указатели, помогающие водителю не сбиться с пути, тем не менее не подиктуешь, хотя пешеход дисциплинирован, бабки не бегут под колеса, красный свет закон, нарушение которого просто-напросто невозможно, ибо вызовет такое изумление прохожих, что человек готов сквозь землю провалиться (наверное, подумал Степанов, высшее уважение к закону достигается тогда, когда люди недоумевают по поводу поступка, противного принятым в обществе правилам, а недоумение предполагает отторжение чужака от общества).

Берн проезжать не пришлось, дорога легко огибает маленькую столицу живописной страны, а оттуда уже он погнал к Сен-Готарду, промахнул длиннющий тоннель и оказался в итальянской части страны; передачи по радио идут на итальянском, смонтированы иначе, чем в цюрихско-немецком регионе и лозанно-французском: музыка, постоянная музыка, прерываемая восторженными комментариями дикторов, будь то реклама стирального порошка, сообщение о военных столкновениях в Сальвадоре или информация о новом романе сексбомбы Брижит Бардо.

Степанов снова включил диктофон, начал неторопливо наговаривать план предстоящей работы.

В Аскону он приехал затемно, сбился поначалу с дороги, махнул в Лугано, поразился тому, как этот город разнится от других швейцарских городов, словно бы кусочек Италии перенесли сюда; даже регулировщики на площадях картинны, словно оперные статисты или отставные политики, которых снедает тайная страсть — хоть чем-нибудь, но руководить.

Здесь было гораздо теплее, чем в Лозанне, не говоря уже о Цюрихе и Берне: пахло морем, хотя его не было, но мертво стыла бритвенная гладь озера; высилась Монте- Верита, гора правды, где в начале века оформился как течение европейский авангард; родоначальниками его были русские художники; перемигивались огоньки на набережной; по-прежнему звучала музыка; в тратториях и пиццериях было полно народа, речь, однако, все больше немецкая, итальянской почти не слышно.

Степанов оставил машину неподалеку от набережной, спустился в пиццерию, заказал спагетти по-неаполитански, с подливкой из шампиньонов, с сыром и помидорами, положил на стойку бара монету и попросил разрешения позвонить; усатый хозяин в накрахмаленном фартуке подвинул телефон, поинтересовался, какое вино будет пить гость, Степанов ответил, что вина пить не будет, воду; попросил справочную книгу, легко нашел телефон Софи Сфорца-Руиджи, набрал номер, услышал певучий итальянский голос, представился и попросил о встрече.

— Но я плохо говорю по-английски, — ответила синьора Сфорца-Руиджи. — И потом о чем вы хотите с нами беседовать?

— У меня есть предложение для вашего мужа…

— Сценарий?

— Да.

— Но он больше не работает, он болен…

— Тогда синьор Руиджи, возможно, посоветует, с кем мне стоит переговорить. Джульетта сказала, что он даст самую разумную рекомендацию.

— Но Джульетта не звонила нам…

— Хорошо, я попробую сейчас же еще раз связаться с нею.

Он познакомился с Джульеттой, маленькой очаровательной актрисой, в Мадриде на телевидении; они вдвоем вели передачу, подобную той, которая называется у нас "С добрым утром"; потом часто перезванивались; в голосе Софи Сфорца чувствовался страх; Степанов понял, без рекомендации его не примут, а ему необходимо увидеть этих людей, он просто-напросто не имеет права их не увидеть.

…Джульетта, к счастью, оказалась дома, в Риме, обещала перезвонить Сфорца сразу же.

…Через час Степанов остановил машину возле маленького особняка, стоявшего в горах, над озером; трещали цикады; он сначала даже не поверил своим ушам, все- таки октябрь; какая-то странная птица пела в лианах; господи, как похоже на Абхазию, подумал он, только здесь нет доброго Алябрика, веселого и шумного бармена из пансионата "Апсны".

Он позвонил в дверь; в прихожей вспыхнул свет; кто-то приник к глазку; холодно лязгнул замок; второй; на пороге стоял высокий, молодой еще мужчина в белом костюме.

— Проходите, — сказал он на великолепном английском, — мы ждем вас.

В большом холле было сумрачно, лишь одна настольная лампа; дверь на веранду открыта; там сидела женщина, как две капли воды похожая на покойную Франческу, только седая, хотя лицо юное. В ее длинных, очень тонких пальцах был зажат длинный мундштук, сигарета тоже длинная, ярко-желтого цвета; пальцы чуть дрожали, хотя она всячески пыталась эту дрожь скрыть.

— Садитесь, синьор Степанофф, мы готовы выслушать сюжет вашего сценария, — сказала она. — Мой муж пообещал Джульетте проконсультировать вас. Вы действительно из России?