— Что со мною было? Я упал затылком? — прошептал он, удивленно вслушиваясь в звук своего осевшего, слабого голоса. — Какой сегодня день?

Один из врачей склонился над ним еще ниже; Шор увидел зубы — прокуренные, очень длинные; глаза были холодные, хотя человек силился изобразить улыбку; она показалась Шору гримасой ненависти.

— Все хорошо, — сказал врач. — Вы победили смерть… Теперь вы вне опасности…

— И смогу ходить?

— Да.

— Я очень боюсь одиночества, — сказал Шор. — Можно сделать так, чтобы здесь поселилась сиделка? Я оплачу… Это за мой счет…

— Рядом с вами постоянно сиделка, — врач снова растянул рот.

Неужели это улыбка, подумал Шор, а может, у него врожденный дефект лица, бывает, что после инфекции, перенесенной в детстве, не срабатывают мускулы, косоротие, так, кажется, называют это специалисты или не специалисты, один черт, у меня голова кружится, как бы снова не провалиться в темноту; ты не имеешь права терять сознание, тогда уж ты наверняка погиб, что делать, а? Боже всемилостивейший, спаси и сохрани, ведь я один, совсем один и никому нельзя верить, кругом враги, я обречен…

Врач обернулся к своим коллегам; он провел рядом с Шором три бессонные ночи, сотворил чудо, глаза его излучали счастье; никакого косоротия не было, лицо исполнено благородства, правда, усталое и отекшее, камни в почках.

— Слава богу, — шепнул врач, — теперь ему нужен покой, поздравляю вас, коллеги, вы сделали невозможное…

Врачи на цыпочках двинулись к выходу. Шор почувствовал удушье, оттого что не знал, как ему поступить. Можно закричать, чтобы сюда немедленно приехал Матэн, пусть, в конце концов, рядом с ним дежурит Папиньон, неужели они не понимают, что ему не позволят жить те, кто гнался за ним на темной улице, как за зайцем, только бы сшибить на всем ходу, раздавить, превратить в теплое месиво… Нет, сказал он себе, надо молчать, пусть они уйдут, я буду ждать, этот косоротый пришлет сестру, они так всегда поступают, ну, вспомни же, сколько раз ты сидел в больничном коридоре, когда тебе надо было допросить человека, и умолял врачей позволить войти в палату к тому, в ком ты был заинтересован, будь то жертва или преступник, Матэн наверняка уже сидит за стеной, и Папиньон рядом с ним, но ведь они уйдут, им скажут, что нужен покой, а у тебя никого нет, кого можно позвать, кто бы приготовил тебе кислый морс и поил из чашки, подложив руку под затылок, расколотый надвое тяжелой постоянной болью, ах, отчего мы начинаем думать об одиночестве, когда остаемся совсем одни, лицом к лицу со смертью?! Если бы я смог найти Эриха, все было бы иначе, нет ничего прекраснее дружбы братьев, особенно когда папа и мама живут поврозь, кто, как не брат, самый близкий тебе человек на земле, кто, как не он, будет сидеть рядышком день и ночь и не сомкнет глаз, и подложит ладонь под затылок, а еще лучше под шею, как хорошо, когда родной человек держит тебя за шею и не дает пролиться каплям на грудь, это так неопрятно, когда еда пачкает белье, хочется сразу принять ванну, а как ты пойдешь туда, если руки и ноги не слушаются тебя, в гипсе, огромны и неподвижны… Ждать… Надо ждать и ни в коем случае не позволить себе уснуть, мне нельзя спать, я должен дождаться Матэна или Папиньона, они сделают все, чтоб спасти меня… Только б этот косоротый доктор не объявил журналистам, что я пришел в себя… Ах, зачем я с ним говорил?! Но ведь я сказал, что упал затылком! Кто этому поверит, настоящая хитрость должна быть бесхитростной, я же слишком трусливо лгал им, это поймет любой, а уж те, кому я мешал, тем более… Надо было молчать, чтобы они решили, будто у меня отшибло память и речь, почему я не подумал об этой, почему?!

69

23.10.83 (16 часов 50 минут)

Лишь с пятым человеком из "римского списка" Степанов смог поговорить, остальные молчали.

— Ах, да все это ерунда! — ассистент оператора Роберто досадливо поморщился. — Ее просто-напросто убили. Это я говорю вам и не скажу никому другому, понимаете?

— Боитесь мести?

— Что значит месть?! Просто-напросто прирежут! Месть предполагает объявление войны, открытость, перчатку! А наши этого не приемлют, наймут алкоголика или наркомана, деньги в зубы, стилет в руки, и все! Знаете, почему я решился сказать вам то, что знаю?

— Совесть мучает…

— Да будет вам! Сейчас не девятнадцатый век. Просто я воспитывался на "Броненосце Потемкине" и "Радуге", а моего отца расстреляли нацисты в Северной Италии… Вот какая штука, понимаете, — словно бы смутившись, продолжал Роберто. — И еще я очень любил Франческу… Нет, я понимал, что у меня нет шансов, а к Петрарке с его лирикой я отношусь снисходительно, в наш век брачные объявления печатают в газетах, указывают длину ног и объем груди для сведения будущего спутника жизни и отца твоих детей… Я любил Франческу и как гения, и как простую римскую девчонку, она ж из низов, как и я, только я ничего не достиг, зато живу, а она поднялась, и поэтому ее больше нет. Словом, я скажу вам то, что знал, и то, что чувствую поныне… Думаю, самое важное вам бы мог сообщить ее адвокат Марьяни, если только его не перекупили, знаете, как у нас умеют перекупать? О, с потрохами! Вам известно, каким был сценарий того фильма, который крутил Руиджи?

— Нет.

— Можете ознакомиться с ним, он должен быть в библиотеке гильдии киноработников… Довольно любопытный фильм о женщине, которая сама делает свою жизнь: начала со стенографистки, прошла через постель своих боссов, получила от них какие-то деньги, поступила в университет на юридический факультет и выбрала тему для диссертации о защите в суде тех, кого называют проститутками… Вообщето я считаю проститутками не тех, кто этим зарабатывает себе на жизнь… Наши матроны, которые имеют мужа, спят с другом мужа и при этом покупают себе мальчика, — вот истинные проститутки… По сценарию у героини Франчески начался роман с парнем тоже из низов, она доверилась ему, рассказала о себе все, но он не смог простить ее прошлых связей; она пускается во все тяжкие, знаете, эдакое очищение через полнейшее падение. Бывает у баб… Ну вот… Материал был интересный, по-настоящему интересный, Чезаре рассказал о сюжете фильма газетчикам, рекламу надо делать загодя. Франческу любят… Любили, вы же знаете… Началась шумиха… И тогда возник Дон Баллоне… Он хозяин в кино, он содержит и наш "Чезафильм", не прямо, конечно, там черт ногу сломит в их связях и отношениях… Словом, Франческе предложили огромные деньги за то, чтобы она снялась в сцене, когда с нею спит боксер, сексуальный маньяк, но так, чтоб без фокусов, а в открытую, как в кино говорят на сливочном масле… В серьезный фильм Дон Баллоне решил вставить порночасть, представляете, сколько людей повалит на такую картину! Не прыщавая шлюха показывает класс секса, не бездельница бабенка, а наша красавица Франческа… Он все верно рассчитал, этот Дон Баллоне… Вы его не видели?

— Нет.

— Вылитый пастор, такой уж скромный, такой воспитанный, такой тихоня… Его мало расстрелять, Степанов, его надо публично повесить, да, конечно, не гуманно, я понимаю, только мир не вправе позволять жить таким тварям, как он… Шофер Чезаре мне рассказал каким голосом Дон Баллоне назвал сумму, которую они могут получить, если те кадры с Франческой войдут в фильм… Он сказал, что это даст, по крайней мере, тридцать миллионов зрителей… Ну, а теперь считайте сами, не знаю, в какой валюте удобней… Первые месяцы, если только фильм стал боевиком, цена на билет равна — десяти, а то и пятнадцати долларам… Тридцать миллионов умножить на десять долларов, ясно? Ну там процент за аренду кинотеатров, страховка, гонорары, ничего, на худой конец, сто миллионов долларов чистыми… Словом, Дон Баллоне предложил Франческе миллион за сцену в постели… У нас теперь это дело обычное, да и Ватикан стал проще смотреть на такое, а то ведь раньше нельзя было показать обнаженную женщину, все выстригали, блюли нравственность… А у Франчески был друг, вы, наверное, слыхали?