разыскивая… точнее, любуясь костюмами гостей. Вот пронёсся в паре с обворожительной турчанкой дядюшка Василий Харитонович в костюме пирата, там в уголке русалочка Катя звонко смеялась над чем-то с суровым скандинавским воином, ещё один монах в плаще с капюшоном вёл в танце легкомысленную бабочку, а Олег Петрович в костюме Гамлета что-то шептал на ушко Томочке, и та, в кои-то веки раз, не куксилась и не морщилась. Где же Алексей Михайлович? Мой взгляд помимо воли снова и снова обращался к монаху, я силилась заглянуть ему в лицо, но капюшон надёжно защищал своего хозяина от нескромных взглядов. Вальс закончился, а я так и не нашла господина Корсарова. Я огорчилась и совершенно расхотела танцевать, попросила Петеньку проводить меня к креслицу и принести бокал вишнёвого ликёра. Жених мой допытываться о причине резкой смены настроения не стал, почтительно поцеловал руку и оставил меня одну.

- Сударыня, вы позволите пригласить вас на танец?

Этот голос я узнала бы из сотен, да что там, тысяч иных голосов. Медленно, чтобы не сорваться и с визгом не повиснуть на шее, загубив тем самым репутацию и свою, и господина следователя, я подняла голову и улыбнулась Алексею Михайловичу, облачённому в чёрный костюм, наброшенный на плечи плащ и черную маску, скрывающую лицо. Шляпу господин следователь почтительно держал в руке.

- Я принимаю Ваше предложение, Алексей Михайлович, - церемонно ответила я и тут же смутилась, так двусмысленно прозвучала эта фраза.

Мне поцеловали руку и повели в центр зала, бережно поддерживая за талию. Ничего предосудительного, всё в пределах игриво звучащей мазурки.

Когда искромётный, напоминающий фейерверк танец подошёл к концу, я изрядно запыхалась и захотела пить, потому стоящему на столике рядом с моим креслом бокалу искренне обрадовалась. Только взять его не успела, подскочила Катюшка, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и ослепительно красивая, обняла меня и звонко защебетала:

- О, какой бал, просто чудо, я никогда так не веселилась! Только пить страшно хочется! О, а вот и бокал, как это мило, мой кавалер сказал, что он принёс мне ликёра. А ты видела, какое платье у Аннеты Семёновской? Это же просто волшебство, сущая магия!

Продолжая непрестанно болтать, Катюшка сделала глоток, потом ещё один и вдруг замерла, побледнев и прижав ладонь к шее. В синих глазах сверкнули слёзы, черты лица исказила гримаса мучительной боли.

- Катенька, - я метнулась к сестрице, понимая, что, если она начнёт падать, удержать не смогу, Катюша пышнотела и тяжела.

К счастью, Алексей Михайлович далеко не ушёл, успел подхватить Катю, бережно опустил в кресло, а потом прижал, зафиксировал, так как у сестрицы начались страшные судороги. Голова Катюшки металась из стороны в сторону, глаза выкатывались из орбит, из горла вместе с кровавой пеной вырывались хриплые сипы, а всё тело извивалось, корчилось от нестерпимых мук.

- Доктора! – отчаянно закричала я, и мой клич подхватили разом несколько голосов. – Доктора, срочно доктора, немедленно!

- Катенька!!! – срываясь на визг, заголосила Глафира Михайловна и рухнула перед дочерью на колени. – Доченька, душечка, господи, да что это с тобой?!

- Расступитесь, - рыкнул Алексей Михайлович, продолжая удерживать всё ещё бьющуюся в судорогах Катюшу, - дайте доктору пройти.

- Благодарю Вас, господин Корсаров, - пропыхтел Феликс Францевич, у которого лицо покраснело от напряжения и покрылось испариной. – Софья Витольдовна, голубка, я Вас умоляю: займите чем-нибудь гостей или прекратите бал, пусть все уйдут. Ну невозможно же проводить обследование в таких условиях!

Сгрудившиеся вокруг гости разом притихли, старательно делая вид, что их тут и вовсе нет, духи они бестелесные, не более.

- Я могу девушку в комнату отнести, - предложил Алексей Михайлович и как-то странно посмотрел на Катю.

Очень мне не понравился взгляд господина следователя, так смотрел Фёдор Витольдович на красавца коня, неудачно взявшего барьер и сломавшего ногу. Мол, всем-то ты хорош, разумен и послушен, да и денег на тебя потрачено немало, но прежним не будешь, на скачки тебя не выставишь, придётся пристрелить. Я поспешно перекрестилась, отгоняя мрачное воспоминание, с тревогой всмотрелась в заострившиеся черты лица Кати. Сестрица почти перестала биться, лишь редкие судороги волнами проходили по телу. Хорошо это или плохо? Почему доктор молчит и не спешит доставать свой саквояж, с которым, слава богу, пришёл даже на бал?

- Вы правы, Алексей Михайлович, барышню лучше унести отсюда, - негромко заметил Феликс Францевич и тихонько вздохнул.

Я резво вскочила, моментально найдя отличный повод, чтобы быть рядом с Катей и господином Корсаровым, о котором не переставала думать даже в такой страшный миг:

- Я провожу.

- Лизонька, ты остаёшься здесь, - Петенька, так некстати объявившийся рядом, крепко взял меня под руку, не давая вырваться. – Как твой жених я запрещаю тебе смотреть на этот кошмар, да и мешать господину доктору тоже неразумно.

Вот кто Петра Игнатьевича вечно за язык-то тянет, а? То ласки не допросишься, лишний раз за руку взять не смеет, то, когда не надо, трубит о своих правах на меня! Вон, как Алексей Михайлович при фразе о женихе зыркнул на него недобро, а меня и вовсе великосветским холодом обдал, так что я пальцы на ногах чувствовать перестала, ещё и процедил не терпящим возражений тоном:

- Ваш жених прав, госпожа Соколова. Вам должно остаться здесь. И Вам, сударыня, - это относилось к воющей на полу Глафире Михайловне, - тоже.

Заморозив всех, словно был земным воплощением Снежной королевы, господин Корсаров легко, словно Катюшка вообще ничего не весила, поднял мою сестрицу на руки и широким шагом покинул бальную залу. Феликс Францевич вытер вспотевший лоб, сконфуженно посмотрел на меня, виновато пожал плечами, мол, вот ведь какая оказия, и поспешил за господином следователем. Люба, дай ей господь здоровья, склонилась над безутешной Глафирой Михайловной и принялась её водой отпаивать, а я повернулась к Петеньке и, увидев его самодовольную улыбку, показавшуюся мне просто отвратительной, резко сняла свою ладошку с его локтя и прошипела, стараясь привлекать к нам как можно меньше внимания:

- Прекратите всё время демонстрировать, что Вы мой жених! В конце концов это даже неприлично и называется назойливостью!

Я ждала, что Петя смутится, покраснеет и начнёт лепетать что-то в своё оправдание, но вместо этого он обнял меня за талию и прижал к себе с силой, коей я от него не ожидала.

- Что Вы делаете? Отпустите меня немедленно!

Мои воззвания остались без ответа. Петенька склонился к моему лицу, я поспешно