Степановна – женщина при всех своих недостатках умная, она не могла не понимать, что опасно покушаться на девицу, когда в доме следователь, да ещё столичный. Кстати, что ты, mon cher, думаешь по поводу господина Корсарова?

Фёдор Иванович шумно выдохнул:

- Если коротко, то тёмная лошадка. Манеры, спору нет, безупречные, но… - Колокольцев пошевелил пальцами, словно монетку из песка выкапывал, - не аристократ. Нет в нём какого-то лоска, скованности, всем аристократам без исключения свойственной, чопорности какой-то. Повторюсь, воспитание у него самое что ни на есть блестящее, но оно именно что внешнее, не впитано с молоком матери, не подкреплено бесконечными традициями семьи, чей род уходит корнями во мрак веков.

- Байстрюк?

Фёдор Иванович хохотнул, хитро глазами сверкнул:

- Ты так спрашиваешь, словно я, прости господи, со свечой над ложем его матушки стоял. Всё может быть, мой милый друг, с каждым новым поколением мир вокруг становится всё распущеннее, попираются устои, ранее казавшиеся несокрушимыми.

- Ты ещё скажи: конец света близок, - фыркнул Василий Харитонович, который был человеком дела и сетований не любил.

Колокольцев вздохнул:

- Про весь мир не скажу, а только моё мнение таково: как только рухнут окончательно устои империи, тут ей и самой крах придёт.

- Ну, такое нескоро случится, - протянул Василий и поставил рюмку с коньяком на стол, как говорится, от греха подальше.

Фёдор Иванович пожал плечами, мол, кто знает, никому не дано прозреть пелену грядущего, а может, оно и к лучшему. Недаром же гласит Писание: «Многая знания – многая скорби», а людская молва добавляет: «Меньше знаешь – крепче спишь».

- Ладно, - Василий Харитонович прихлопнул ладонью по колену, - предлагаю завершить философский диспут и от материй возвышенных вернуться к суетным делам бренного мира. Сегодня на балу действуем следующим образом: первую половину я вращаюсь рядом с Лизой, ты дежуришь у Ольги, затем меняемся. Внимания к себе не привлекать, наблюдение не выдавать. Вопросы есть?

Колокольцев вытянулся во фрунт, отчеканил:

- Никак нет, господин капитан!

- В таком случае вольно, - приказал Василий Харитонович, на миг становясь таким, каким был в служебные годы, – властным командиром, ведущим солдат в бой, - разойтись!

Пока мужчины тратили время до торжества на беседы, прелестная половина дома госпожи Абрамовой спешно наводила красоту. Щебетание, аромат привезённых из жарких стран притираний, запах духов и раскалённых щипцов, коими подвивали локоны, шорох платьев и взрывы звонкого смеха витали по всему второму этажу, превращённому в некий храм красоты, где служительницы культа прекрасного со всем сердечным пылом претворяли в жизнь свои представления о совершенстве.

- Милочки, мне кажется, в этом платье я похожа на русалку, - Катюшка крутанулась перед зеркалом так, что длинная бирюзовая с переливами юбка её нового бального платья пошла волнами. – Хочу ещё волосы распустить и подвить, чтобы стать похожей на деву озера, помните, у этого, как его, Шиллера.

- Не знала, что тебе по душе пропащие девки, вроде тех, что по вечерам своими юбками улицы метут, кавалеров заманивая, - фыркнула Люба, даже в атмосфере предпраздничной суеты держащаяся чопорно и надменно, - да и писал об этой деве, к твоему сведению, Гёте.

- Да какая разница, - отмахнулась Катюшка, - главное, что платье изумительно!

- Уж больно плечи открыты, - покачала головой Елена Степановна, - можно ли незамужней девице так себя обнажать, да ещё и в присутствии мужчин, родственниками не являющихся? Хоть бы шалечку накинула, вот, возьми-ка.

Женщина протянула длинную плотную шаль, в которую при желании можно было бы завернуться полностью с головы до пят.

- И то правда, Катерина, негоже так плечи да грудь выставлять, - строго прицыкнула на дочь Глафира Михайловна. – Ольга вон, до того довыставлялась, что ревнивец какой-то её чуть не до смерти зашиб, господи, страх-то какой.

Женщина меленько закрестилась, зашептала молитву, прося уберечь от беды её саму и молодую отроковицу дочь.

- Маменька, так мне что теперь, до гробовой доски в плат кутаться, от любой тени шарахаясь?! – скуксилась Катерина, и по её румяной щёчке заскользила крупная слеза.

- А и покутаешься, вреда не будет, - безжалостно припечатала Елена Степановна, а Люба мстительно добавила:

- Тем более что в этом платье у тебя кожа становится зелёно-жёлтой, словно плесень.

Катя громко ахнула, с тревогой всмотрелась в своё отражение, а потом метнулась за поддержкой к Лизе:

- Лизонька, милая, да неужели?!

- Не слушай ты её, - мягко зашептала Елизавета Андреевна, обнимая и утешая подругу, - это платье тебе изумительно идёт. Ты прелестна, поэтому Люба и бесится, знает, что на сегодняшнем балу ты её затмишь.

- Её, возможно, - Катя смахнула слезинку, благодарно улыбнулась, - а вот тебя ни за что. Ты такая красавица, расцвела, точно роза майская, ни один мужчина не сможет устоять. Как бы из-за тебя дуэли не случилось!

- Нет, дуэли точно не надо, - выпалила Лиза, красочно, даже слишком, представив, как Петенька медленно опускает пистолет, а Алексей Михайлович падает, пронзённый пулей. – Нет-нет, упаси бог от такой беды!

- Да твой Петенька и с трёх шагов мерину в зад не попадёт, - хмыкнула Люба, самым беззастенчивым образом подслушивающая подруг. – Он оружный опасен в первую очередь для самого себя.

Катя ждала, что Лиза горой встанет на защиту своего жениха, но Елизавета Андреевна явно думала о чём-то другом (а может, ком-то ином?) и ничего не сказала, лишь крутила локон да улыбалась так, словно успела узнать и обжигающее пламя страсти, и первую горечь боли истинной любви. Чтобы отвлечь подругу от раздумий, Катя хитро покосилась на Любу и приторно-сладким тоном прощебетала:

- Лизонька, солнышко, а покажи, какое платье ты на бал наденешь.

Лиза тряхнула головой. Выныривая из раздумий, лукаво улыбнулась:

- Так ты же его уже видела, вместе заказывали наряды.

- Нет, ты покажи, - настаивала Катерина, с трудом сдерживая рвущийся наружу смех.

Все вокруг замерли, усиленно делая вид, что не прислушиваются к разговору, просто темы для бесед закончились.

Негромко напевая, Елизавета Андреевна эффектным жестом отбросила тонкую ткань, коя до этого укрывала принесённый горничной наряд:

- Твоя правда, Катюшка, одеваться пора. Гости скоро приедут.

- Ах, - разом вскрикнули Люба, Елена Степановна и Глафира Михайловна, узрев наряд, точь-в-точь как платье Катерины.

- Не понимаю, что за радость в одинаковое рядиться, - пробормотала Люба, как только справилась с удивлением.

- А на голове у нас