Слепого Шорохов увидел сразу. Он стоял в сарае сбоку от входа.

— Браток, — услышал Шорохов, — где здесь ближайший аптекарский магазин?

К подобной обстановке пароль подходил не очень, но на такой случай он и не был рассчитан.

Отошли в глубь сарая, в темноту, к откосу из сена.

— Первое, что должен тебе передать, — сказал связной, — это благодарность за елецкую сводку. Мне поручено.

— Понимаю, — дрогнувшим голосом ответил Шорохов.

— Второе. Нужна подробная сводка о Манукове.

— Понимаю, — повторил Шорохов. — Но совсем не бываю один. За эти дни ничего не мог записать.

— Давай главное, — нетерпеливо прервал связной. — У нас на встречу минуты.

Шорохов глубоко вздохнул. Ждешь-ждешь, а когда дождешься…

— Если о Манукове, — сказал он, — то все, что я про него сообщал, остается: агент. Но только он наверняка из Северо-Американских Соединенных Штатов. Как понимаю, его задача: выяснить, что наделе из себя представляет Мамонтов. Стоит ли миссиям западных стран его поддерживать, выдвигать. Второй из нашей компании — Михаил Михайлович. Фамилии не знаю. Убежден, что он тоже агент. Но у него особый интерес к английским офицерам, которые служат у казаков, к майору Вильямсону из британской миссии при штабе Донской армии. В Грязях у них была встреча с Мамонтовым. Я при этом присутствовал.

— Что еще?

— Как сообщил сегодня днем хорунжий второй сотни Шестьдесят третьего полка Сводной донской дивизии, порученец при ее штабе Павел Иванович Дежкин, в составе корпуса сейчас всего только шесть тысяч штыков и сабель, причем четвертая часть их занята на охране обоза и в генеральном бою принять участия безусловно не сможет. Общая длина обоза, как он сказал, — полдня скакать верховому. Настроение казаков — поскорее уйти на Дон. Таким стремлением особенно охвачены полки, идущие от станции Грязи под командой самого Мамонтова. От многих офицеров этот хорунжий слышал, что все те полки уже полностью небоеспособны. В наступлении на Воронеж ни их рядовые, ни командиры участия принимать не намерены, и настолько, что никакой силой их не заставить. Он же сказал, что сегодня на рассвете в штаб дивизии прибыл офицер от Шкуро. Приняли дорогим гостем. Многого от его приезда ждут. Означать это может только одно: в ближайшие дни корпус Шкуро пойдет на прорыв к мамонтовцам.

— Погоди, — прервал связной, и Шорохов услышал, что он шепотом повторяет про себя его слова.

«Милый ты мой, — с внезапной теплотой к связному подумал он. — И тебе-то дело это непривычно. А вот надо — пошел».

— Давай дальше, — попросил тот.

Шорохов заколебался: сказать ли, что был в Москве? Что появление там елецкой связной расценил как приказ ничего не предпринимать для мануковского ареста? А чемодан с деньгами?

— Главное, — требовательно напомнил связной.

— Позавчера в Грязи, в штаб корпуса, аэропланом прислали послание епископа Гермогена. Поздравляет с успешным походом на Москву. То же самое как дальнейшую цель рейда в разговоре с нашей компанией подтвердил Мамонтов. Из его слов запомнилось: «В чистом поле цепочка окопов никогда не сможет остановить конницу. Краскомы делают ставку на это, и тут их главный тактический просчет».

— Постой, — опять прервал связной.

Они едва успели зайти за экипаж. Ворота были распахнуты. На земляном полулежал прямоугольник лунного света. Вбежал Мануков, бросился к экипажу, но затем метнулся назад, к воротам, затворил их.

Ворота сразу начали сотрясаться от глухих ударов, сопровождаемых руганью.

Некоторое время в сарае было темно. Потом мрак стали рвать вспышки света. Мануков стрелял сквозь ворота. Снаружи, однако, по-прежнему доносилась ругань.

Шорохов узнал голос Семена Варенцова.

Ворота распахнулись. Укрывая руками голову, Мануков ринулся в открывшийся проем. Тут же, в пределах освещенного луной прямоугольника, Варенцов сбил его с ног. Сцепившись, они покатились по земляному полу сарая.

Варенцов был сильнее. Он отшвырнул Манукова и вскочил на ноги.

— Еще брешешь, что ты Николай Мануков! — кричал он, загородив собой выход; в руке его была шашка. — Я Николая как самого себя знаю! Его ты тоже убил?

Взмахами шашки он оттеснил Манукова в глубь сарая.

— Да! Я тоже Мануков! — донеслось оттуда. — И тоже Николай. И ростовскому Николаю двоюродный брат! И если меня принимают за другого, я тут при чем? Это Нечипоренко на вашего отца уголовника натравил! Чтобы закупленным не делиться!.. Что вы делаете!.. Показания свидетелей есть! Что вы делаете!..

В ответ раздалось:

— Ты Нечипоренко не трожь. Бога благодари, что здесь его сейчас нет. Он бы сам у тебя жилы повытянул!

Связной сжал руку Шорохова:

— Надо вмешаться. Об этом человеке мы почти ничего не знаем, а ты у него в доверии.

Шорохов со спины налетел на Баренцева, сбил с ног. Мануков помог ему отнять шашку. Варенцов узнал Шорохова:

— Леонтий! — он силился вырваться из их рук. — Я за папаню! Мне Христофор говорил…

— Роднуленьки! — в сарай вбежал Михаил Михайлович. — Золотые мои! Что происходит?

Но его помощь уже была не нужна. Варенцов закричал:

— Пожалеете! Шкуро вас всех за меня в порошок сотрет! На осине повесит!

Сорванным с него ремнем Мануков и Михаил Михайлович связали ему руки, затем поставили на ноги. Михаил Михайлович, несколько раз ударив Варенцова по лицу, сказал:

— Одумайтесь. Вы совершенно не представляете себе, с кем имеете дело. Через десять минут вас расстреляют.

Губы и подбородок Варенцова были в крови, кричать он не мог, сипел:

— Леонтий! Я за папаню…

— Помогите отвести его, — обратился к Шорохову Михаил Михайлович. — Штаб дивизии стоит в конце села.

— С меня хватит, — ответил Шорохов. Мануков дружески положил ему на плечо руку:

— Второй раз спасаете мне жизнь. Спасибо. Но я растяпа. Никогда себе не прощу.

Михаил Михайлович отозвался нараспев:

— Прости-ите… Главный закон природы: люби ближнего меньше, чем самого себя.

— Гады! Гады же! — вырвалось у Варенцова. Шорохову было очень жаль его. Но что оставалось? Михаил Михайлович и Мануков вывели Варенцова из сарая. Когда их шаги стихли, Шорохов заглянул за экипаж. Связной обнял его за плечи:

— Эту пару и дальше тебе опекать.

— Придешь опять ты?

— Не знаю… Осмотрись. Если тихо, кашляни два раза.

Шорохов вышел из сарая. Луна светила еще ярче, чем прежде. Ни во дворе, ни на улице не было ни души. Кашлянул два раза. Услышал за спиной удаляющиеся шаги.

• •