– Что это? – спросил Миллер.

Но я уже преодолел половину лестницы, крича:

– Дэнни! Держись! Дэнни, это папа!

Чердачная дверь была открыта, и вырывающийся из нее воздушный поток доносил зловонный запах дыма. Это был тот же смрад гари, уже знакомый мне – густой, едкий, металлический. Он напоминал слезоточивый газ или горящие покрышки.

Я вытащил из кармана скомканный носовой платок и зажал им рот и нос. Из-за спины раздался крик Миллера:

– Ради бога, Дэвид, будьте осторожны! У патрульных в машине есть респиратор!

Но я снова услышал приглушенное мяуканье, и на этот раз был абсолютно уверен, что это Дэнни. Я не позволю Бурому Дженкину забрать его, с респиратором я или без.

Я взобрался по чердачной лестнице и осмотрелся. Весь чердак был заполнен едким дымом и всепроникающим серым светом. Люк на крышу был открыт, а под ним стояла стремянка. По ней, сгорбившись, неловко карабкался Бурый Дженкин. А на самой верхней ступеньке стоял Дэнни, его голова и плечи уже скрылись за рамой. У подножия лестницы караулила Лиз с бледным перекошенным лицом. Руками она сжимала плечи ребенка, которого называла плодом моего воспаленного воображения. Чарити.

– Дженкин! – взревел я. – Чертов Бурый Дженкин!

Бурый Дженкин повернул голову, и его глаза сверкнули ядовитым желтым огнем. Его одежда напоминала какую-то нелепую пародию на костюм священнослужителя – грязный воротник, пыльный черный пиджак и черный жилет, заляпанный пятнами от супа. Одной лапой он проталкивал Дэнни в люк. Другой держался за лестницу.

– Дженкин, отпусти его! – закричал я.

Но, когда я бросился к нему, Лиз подняла руку и направила на меня. Я почувствовал такой жар в грудной клетке, будто мое сердце прижали к раскаленной газовой плите. Я остановился и схватился за грудь. Мне показалось, будто изо рта у меня идет дым. Боль был ужасной, но я не мог даже набрать в легкие воздуха, чтобы закричать. Упав на колени, зашелся в кашле. Сердце продолжало жечь огнем. И хотя я понимал, что это не реальная боль, что Лиз всего лишь напустила на меня свое ведьмовское колдовство, чтобы помешать добраться до Бурого Дженкина, мне казалось, что я вот-вот умру.

Бурый Дженкин схватил Дэнни за ноги и протолкнул в люк с такой силой, что тот с криком скрылся из виду. Затем пролез вслед за ним, посыпая ступеньки градом вшей.

– Дженкин! – кашляя, прохрипел я. Но мне не хватало дыхания, чтобы подняться на ноги и броситься в погоню.

Он выглянул из люка, сопя и хихикая. Глаза у него были победоносно прищурены, желтые клыки обнажены. Между губ мелькал черный язык.

– Idiot-fucker du kannst mich niemals fangen! Adieu bastard cet fois for always! Merci pour ton fils! Was fur ein schmackhaft, Knabenicht warh fucker?[77]

– Дженкин, я убью тебя! – угрожающе прорычал я. Но голос мой звучал так слабо и глухо, что он вряд ли меня услышал.

– Теперь ты, Чарити, лезь наверх! – скомандовала Лиз и подтолкнула девочку к лестнице.

С невыразимо зловещей ухмылкой Бурый Дженкин высунулся из люка и протянул лапы с длинными крючковатыми когтями. Чарити смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Со стороны чердачной лестницы послышался кашель. Продолжая стоять на коленях и держась за грудь, я обернулся и увидел Миллера, пытающегося разогнать руками дым.

– Ты! – закричал он Лиз. – Не трогай девочку!

– Сержант! – задыхаясь, произнес я. – Я не могу, – и указал на открытый люк.

Миллер поднял глаза и увидел Бурого Дженкина. Челюсть у него отвисла. Он слышал о Буром Дженкине, знал, что тот натворил. Но вид этого огромного жуткого грызуна так его напугал, что его, казалось, парализовало.

Жжение в груди начало ослабевать. Превознемогая боль, я сумел подняться на ноги. Лиз подняла Чарити на руки, чтобы Бурый Дженкин мог подхватить ее и затащить в люк. Чарити отбивалась ногами, сопротивлялась и кричала:

– Отпустите меня! Отпустите!

Но Лиз, казалось, обладала невероятной силой. Она поднимала Чарити все выше и выше, без видимых усилий, не обращая внимания на ее сопротивление.

– Ah, ma chere petite[78], – похотливо пускал слюни Бурый Дженкин. – I serve you mit kartoffeln und sauerkraut, oui?[79]

Тонким неуверенным голосом Миллер крикнул:

– Полиция! Вы арестованы! Отпустите девочку!

Бурый Дженкин зашелся таким хохотом, что ему едва не стало дурно. С челюстей у него свисали нити густой слюны с остатками наполовину прожеванной пищи.

– Арестованы, черт, черт! Was sagst du bastard? C’est drole, n’est-ce pas?[80]

Он выпустил когти, чтобы схватить Чарити, но в этот момент произошло нечто необычное. Чарити перестала сопротивляться и лягаться, она внезапно замерла и выпрямилась. Ее лицо словно окаменело. И, хотя это могло быть вызвано смесью дыма и серого дневного света, казалось, будто она засветилась. Ее волосы покачивались вокруг нее мягким извивающимся ореолом. Я мог поклясться, что она излучала яркий белый свет.

Лиз съежилась, как отступающая тень, и отпустила ее. Но Чарити осталась висеть в воздухе между полом и наклонным потолком, напряженная, неподвижная, – точно там, где Лиз ее отпустила.

Это было невозможно, но я видел это собственными глазами. Ноги Чарити зависли в добрых трех футах над полом чердака. Никаких ухищрений и шнуров. Ничего.

Бурый Дженкин медленно втянул обратно когти. Глаза его подозрительно прищурились, вытянутая морда ощерилась.

– Что это такое? – услышал я его шипение. – Что это?

Чарити повернулась в воздухе лицом к Лиз, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Когда она заговорила, ее голос звучал неестественно мягко, словно тысяча рук гладила тысячу бархатных штор.

– Прочь, ведьма, – прошептала Чарити. Она подняла обе руки вверх, вытянула пальцы, закатила глаза, так что остались видны одни белки. – ПРОЧЬ, ВЕДЬМА! – повторила она. Слова звучали настолько невнятно, что я едва понимал их.

Потянулась минута невыносимого напряжения. Затем все одновременно пришло в движение. Лиз, пронзительно вскрикнув, рухнула на пол. Бурый Дженкин захлопнул люк и исчез. Чарити упала вниз, неуклюже приземлившись на ноги. Дым закружился, огни замигали. А Миллер очнулся от шока, словно пассажир поезда, проспавший свою станцию.