— Лучшего отзыва мне нечего и желать.

Еще немного помедлив, он продолжил:

— Не слишком ли самонадеянно, если я поинтересуюсь, мисс Бронте… возможно ли… что я — ваш мистер Макарти?

Мои щеки вспыхнули.

— Действительно, я вспоминала вас, сэр, когда создавала этот маленький кусочек в конце.

Он засмеялся, и я добавила:

— Поверьте, я бы ни за что не написала ничего подобного, если бы думала, что вы это прочтете.

— Что ж, я польщен, что нашел себя в вашей книге, — триумфально заявил викарий, — какой бы скромной ни была моя роль.

Через несколько дней я строчила письмо, когда Марта в небывалом волнении прибежала с кухни, сопя и задыхаясь.

— Ах, мэм, я такое услыхала!

— Что именно? — осведомилась я, хотя догадывалась.

— Мэм, говорят, вы написали две книжки — самые лучшие книжки на свете! Мой отец узнал об этом в Галифаксе, и мистер Джордж Тейлор, и мистер Гринвуд, и мистер Меррал из Брадфорда — они назначили сходку в Механическом институте и собираются заказать их!

Успокоив и отослав прочь Марту, я покрылась холодным потом. «Джейн Эйр» и «Шерли» прочтет Джон Браун, наш церковный сторож… и, несомненно, все мужчины и женщины Хауорта… Господи, храни, спаси и помилуй меня!

Слух разнесся, как лесной пожар. Я перестала быть невидимкой. Вскоре вся деревня рвалась к моим книгам, особенно ломая копья из-за «Шерли». Три библиотечных экземпляра из Механического института разыгрывали по жребию; если книги задерживались долее двух дней, заемщикам платили по шиллингу в день. Эллен написала, что «Шерли» пользуется не меньшим успехом в ее округе, многие обитатели узнали себя и с трепетом читали настоящую книгу о йоркширцах и йоркширской земле, написанную йоркширкой. Даже местные викарии — бедняги! — не выражали негодования, весьма характерно залечивая собственные раны насмешками над собратьями.

Было бы глупо и тщеславно пересказывать все, что я услышала в то время, тем более что похвалы не перевешивали нелицеприятные отзывы в прессе. И все же я была благодарна соседям за энтузиазм, поскольку он служил источником живительной радости для моего стареющего отца, гордость которого, связанная с моими работами, перешла всякие границы.

Однажды утром случилось нечто пробудившее во мне любопытство. Вложив мне в руки небольшую стопку старых, пожелтевших писем, папа ласково и торжественно произнес:

— Шарлотта, я решил, что это может быть тебе интересно. Это письма твоей матери.

— Письма моей матери? — с огромным удивлением повторила я.

— Она писала мне до того, как мы поженились. И я хранил их как бесценное сокровище. Можешь прочесть, если хочешь.

С этими словами он вышел из комнаты.

Письма моей матери! Я и не догадывалась, что они сохранились. Я немедленно поняла, что именно побудило отца разделить их со мной после стольких лет. Прочитав в «Шерли» о тоске моей героини Каролины по матери, он, несомненно, понял всю глубину утраты, которую я испытала, когда моя мать умерла совсем молодой. У меня сосало под ложечкой, когда я развернула первое хрупкое послание; мое сердце подскочило при виде изящного незнакомого почерка. Как странно впервые в жизни изучать следы разума, который породил мой собственный! Как печально и сладостно обнаружить, что этот разум был поистине прекрасным, чистым и возвышенным! Строки отличались неизъяснимой добродетелью, утонченностью, постоянством, скромностью и кротостью, а также чувством юмора — мать называла будущего мужа «милый проказник Пат». Слезы навернулись мне на глаза. О! Как же мне хотелось, чтобы мать была жива, чтобы я знала ее!

Возвращая отцу драгоценные листы, я поблагодарила его за щедрость, с какой он разделил их со мной.

— Она была чудесной, милой женщиной, и ты очень похожа на нее, Шарлотта, — промолвил папа, с любовью пожимая мне руку. — Ты мое единственное утешение, я не смогу без тебя.

— Тебе и не придется, папа, — пообещала я.

В последующие три года моя жизнь была странным сплавом одиночества и общения. Я потратила часть заработка на небольшую смену обстановки в пасторате, расширив столовую и спальню наверху, добавив там и сям драпировки и обновив мебельную обивку. Потеряв покой, не в силах избрать тему для новой книги, я нанесла несколько визитов в Лондон, где погостила в доме мистера Смита и познакомилась с выдающимися писателями, включая Уильяма Мейкписа Теккерея. Так же я посетила многие достопримечательности города и увидела прославленного актера Макреди в «Отелло» и «Макбете».

По настоянию мистера Смита («Вы теперь знаменитая писательница, мисс Бронте, — сказал он, — надо написать ваш портрет, de rigueur»[67]) я неохотно заказала картину у модного художника Джорджа Ричмонда — изысканный рисунок пастелью, который мистер Смит послал нам в дом вместе с подарком для меня — портретом героя моего детства герцога Веллингтона в рамке. Я считала, что мой портрет мне льстит и больше похож на мою сестру Анну, чем на меня. Табби настаивала, что я кажусь на нем слишком старой, но поскольку она с равным упорством утверждала, что портрет герцога Веллингтона — это «портрет хозяина» (то есть папы), я не придавала ее мнению большого значения.

— Глаза прямо как настоящие, — восхищалась Марта. — Вы точно смотрите на меня, мэм, и вроде как оцениваете. Взгляд пронзает насквозь, до глубины души.

Папа гордо повесил мой портрет в столовой над камином, объявив его точным.

— Художник проникает в самую суть, — с непривычной усмешкой заметил он. — Такое дивное, живое выражение лица! Ему удалось перенести на бумагу и разум, и материю. Мне кажется, я улавливаю в портрете несомненные признаки писателя и гения.

— А я улавливаю несомненные признаки предвзятости в твоих словах, — засмеялась я.

Когда мистер Николлс увидел портрет, он очень долго стоял и молча изучал его с огоньком в глазах и плохо скрытой улыбкой. Папа поинтересовался его впечатлением, но мистер Николлс ответил только, что находит картину весьма удачной.

Летом 1850 года я на несколько дней съездила в Эдинбург, где встретилась с Джорджем Смитом и его братьями и сестрами. Это путешествие вызвало немало возмущений Эллен о нарушении приличий. Вскоре она загорелась мыслью о моем браке с издателем. Я только смеялась. Хотя мне нравилось вести регулярную переписку с красивым, умным и очаровательным молодым мужчиной, я испытывала к мистеру Смиту только дружеские чувства, как и он ко мне. Инстинктивно я понимала, что мистер Смит женится лишь на красавице, а неравенство наших лет и общественного положения в любом случае делали подобный брак невозможным.

Из Эдинбурга я направилась в Озерный край, к озеру Уиндермер, и остановилась у своих новых друзей, сэра Джеймса и леди Кей-Шаттлуортов (любителей литературы, которые разыскали меня и решительно взяли под свое крыло), в снятом ими на лето доме. В мою память врезалась встреча с миссис Элизабет Гаскелл,[68]женщиной на шесть лет меня старше, писательницей неподдельного таланта, трудами которой я восхищалась. После публикации «Шерли» она осыпала меня (через издателя) такими похвалами и любовью, что я не могла не выразить благодарность. При личном знакомстве миссис Гаскелл оказалась очень умной, мудрой, энергичной и приятной женщиной с радушными манерами и добрым, ласковым сердцем. Мы обнаружили, что у нас много общего, и стали довольно близки; так началась дружба, только крепнувшая с годами.