– И тебе тоже привет, – Чарли оскорбленно глянула на телефон. – У меня всё в порядке, спасибо, что спросил. А ты где пропадаешь?

– Попытайся связаться с Элис Фэнкорт и договорись о встрече с ней как можно быстрее… Прости, с Элис Бин – она вернула девичью фамилию. Выясни, когда она последний раз виделась с Конни Боускилл и что…

– Эгей, помедленнее, я записываю… погоди минутку! – Такого рода разговор требовал сопровождения в виде бокала вина: охлажденного, белого и исключительно сухого.

Чарли нажала кнопку паузы на пульте дистанционного управления, вскочила с дивана и задернула шторы в гостиной, насколько смогла. Шторы никак не сходились по центру: она сама в спешке плохо повесила их. Лив заявила: «Надо будет потом снять их и перевесить – нормально», но, по мнению Чарли, шторы относились к той категории антуража, которой давался только один шанс. Так же, как и сестрам.

Чарли даже не думала никому признаваться в том, что обрадовалась возвращению домой – королева вернулась в скромный, не отделанный толком таунхаус, оставив в прошлом запредельный испанский рай.

– Конни Боускилл знакома с Элис? – спросила она, подавив зевок.

– Элис – ее гомеопат, – пояснил Саймон. – Мне необходимо узнать, когда она в последний раз видела ее, что Конни говорила и есть ли у Элис идея, где Конни может находиться сейчас.

– Рискуя показаться эгоистичной, спрошу, какое мне дело до списка твоих необходимостей? Я спокойненько смотрела славный фильмец.

Пока сюжет этого фильма развивался великолепно. «Сирота»[47]. Главная героиня, страдающая явным психозом, приемная дочь по имени Эстер, вроде как вознамерилась поубивать всех остальных детей в этой семье. Чарли во многом разделяла ее взгляды, хотя подозревала, что режиссер надеялся на совершенно другую реакцию.

– Разве я могу сам поговорить с Элис? – раздраженно спросил Уотерхаус.

– Как я убедилась в последний раз, у вас обоих есть языки и уши. Ты имеешь в виду, что не хочешь говорить с ней. – Его жена налила себе бокал вина, радуясь, что он не может видеть ее улыбочку. Правда, улыбка стерлась с ее лица, когда ей пришло в голову, что нежелание говорить с Элис можно объяснить целым рядом причин: неприязнью, смущением, грешными воспоминаниями… «Возможно любое из этих объяснений, – подумала Чарли, убирая бутылку обратно в холодильник. – Ненависть, порожденная безответной любовью, – ненависть такого рода, как известно, превращается в стократные мучения при столкновении с ее объектом». Нет. Чистая нелепость. По тону ее мужа ясно, что Элис служит лишь средством для достижения цели. Теперь его волнует только Конни Боускилл. «Причем волнует, – твердо сказала себе Чарли, – только в деловом плане».

– Да, мне не хочется говорить с Элис, – подтвердил Саймон.

Как и с самой Чарли. Но она понимала, что может произойти, если она откажется: супруг преодолеет свою неохоту и сделает все необходимое для получения нужных ему сведений. Ей предоставлена возможность предотвратить их с Элис Бин воссоединение.

– Ладно, сделаю, – согласилась она. – А ты где?

– Еще в Кембридже.

– Домой собираешься?

– Нет. Надо заехать в Бракнелл, поговорить с родителями Кита Боускилла.

– Сейчас? Ты же доберешься туда только к ночи!

– Они будут ждать меня прямо с утра. Переночую в машине около их дома, – заявил Уотерхаус и, предвосхищая возражения жены, добавил: – Нет смысла возвращаться ради того, чтобы провести в постели несколько часов. Заснуть я все равно не смогу.

Можно подумать, в постели нечем заняться, кроме сна!

– Так… – вздохнула Чарли; ее муж был слишком быстрым для нее. – Неужели Кит Боускилл дал тебе телефонный номер его родителей?

Почему он сделал это? И почему Саймон попросил его?

– Я нашел его в справочнике, – объяснил Уотерхаус. – В Бракнелле только один Боускилл с инициалом «Н» – Найджел.

– Но… ты встретился с Китом Боускиллом?

– Ну да. Трижды спрашивал, что стало причиной разрыва между ним и его родней. Первые два раза он уклонился от ответа. А третий ответ убедил меня, что он что-то скрывает в этом деле. Он выдал мне историю, на первый взгляд, казавшуюся полным ответом, но на самом деле весь его невнятный и многословный лепет предназначался лишь для отвода глаз, чтобы я не заметил, насколько слабы его объяснения.

– Может, он решил, что это тебя совершенно не касается? – спросила Чарли.

Она могла понять нежелание Кита Боускилла обсуждать душевные травмы разрыва семейных отношений с первым встречным бесцеремонным детективом.

– Нет. Он испугался, – сказал Саймон и, помолчав немного, добавил: – Он тянет на злодея. Не спрашивай у меня доказательств, их у меня нет. Пока.

– Ты тоже не знаешь, кто из них злодей.

– Он заявил, что Конни не желает говорить со мной – что она рассердилась на меня за то, что я уехал, не предупредив ее. Разве это звучит правдоподобно?

– Вполне, – ответила Чарли. – Я сердилась на тебя раньше, когда ты укатил в Кембридж, не предупредив меня. Я могла бы поехать с тобой.

– А вдруг он убил и ее тоже, и поэтому она не отвечает на телефонные звонки?

– Сплошные домыслы, Саймон.

– А много ли у тебя знакомых, порвавших все отношения с родителями?

– Похоже, ты одержим идеей несчастных родителей Кита Боускилла, – пробурчала она.

– Отныне мой руководящий принцип таков: имея противоречивые показания двух людей и не зная, кому верить, я предпочту поверить тому, кто не отрекался от родителей.

– Вот уж… действительно абсурд, – заявила Чарли и, рассмеявшись, глотнула вина.

– Ничего подобного.

– Круто – на редкость убедительный аргумент!

– Постоянно, изо дня в день, я думал, что моя мама умирает – каждый божий день. Думал о том, какую почувствую свободу. А потом осознал, что она, вероятно, проживет еще лет тридцать.

Чарли промолчала. Она терпеливо держала паузу. Считала секунды: одна, две, три, четыре, пять, шесть…

– Главное в том, что я никогда не скажу ей: «Прости, но я выкинул тебя из моей жизни», – продолжил Саймон. – Любой сердечный человек понимает, как больно родителям услышать такое отречение, любой, хоть немного способный к сопереживанию…

Громкие вздохи, перемежавшие его слова, звучали выразительнее самих слов. Чарли догадалась, что ее муж не стал бы говорить такого в личном разговоре – такие признания возможны только на безопасном расстоянии.

– Ребенку не следует отрекаться от родителей, не имея на то железобетонной причины, – заключил он. – Если не стоит вопрос о жизни или смерти.