Да и какая разница, чего ей не хватает. Это придает ей полноты, а ее страданиям – достоинства.

Кайла фыркнула, окунула кисть в банку. На поверхность поднялись мутные краски.

– Я нарисовала ее не для того, чтобы придать ей достоинства. Я нарисовала ее, чтобы обладать ею.

– Как бы то ни было, – сказал я, – оно все равно чувствуется. Ее благородство или, не знаю, величие. Ощущение, будто ей нанесли рану, но тот, кто ее увидит, уже никогда не вернется.

– Не вернется к чему? Целомудрию? Радости?

Я пожал плечами:

– К себе прежней, какой бы она ни была.

Мы замолчали, покраснев от смущения, спрятались в работе: убрали за собой, написали свои имена в углу картин. Кайла неожиданно схватила самую тонкую кисть, окунула в черную краску и прочертила ровную полосу посередине чаши.

* * *

– Четыре пятых группы завалили тест, – объявил рабби Блум в нашу следующую встречу и оттолкнул “Путеводитель растерянных”[243]. – Уж не знаю почему. То ли от наших занятий нет толку, то ли они нужней, чем когда-либо.

– Не принимайте близко к сердцу, рав, – сказал Оливер. – Я регулярно заваливаю тесты. Поверьте, вы к этому привыкнете.

Эван нахмурился:

– Четыре пятых?

Рабби Блум помешал чай.

– К сожалению, мистер Старк.

– Как так вышло, что один из нас сдал?

Оливер с ухмылкой оглядел сидящих за столом.

– Да уж, рабби, при всем уважении, вы единственный в этом кабинете, у кого ничего не нашли бы. По крайней мере, я так полагаю. Впрочем, не мне судить.

Ноах поставил на стол бутылку “Гаторейда”.

– Получается, нас проверяли не всех?

– Меня проверяли точно, – сокрушенно сказал Амир. – Когда мама услышала результаты, залепила мне оплеуху. (Оливер захихикал и, чтобы успокоиться, сделал глоток воды, но тут же фыркнул.)

Эван впился в меня взглядом:

– Иден?

У меня горело лицо. Мои друзья медленно повернулись ко мне.

– Что? – спросил я.

– Молодец, – похвалил Оливер, – но где ты достал чистую мочу? И почему не поделился?

Я чересчур поспешно посмотрел на рабби Блума, точно ожидая молчаливого ответа на мои мысли.

– Смею вас заверить, все отобранные материалы держали в стерильных условиях и под охраной, – услужливо подсказал рабби Блум, притворяясь, будто не заметил моего взгляда. – Да и в любом случае чужие результаты никого не касаются. Я предпочел бы, чтобы вы беспокоились о том, что сами не сдали.

Эван рассмеялся:

– Никого не касаются? Рабби, пожалуйста, объясните нам, как так получилось, что у Идена ничего не нашли? Почему вы его защищаете?

Я ничего не сказал. Разумеется, я радовался, что удалось не попасться, но я во многом разделял досаду друзей – или как минимум недоумение. То, что мне поначалу показалось добрым порывом Джио, теперь вызывало все бо́льшие подозрения. Вряд ли Джио велели меня спасти, однако же я не мог отделаться от ощущения, что обвинение Эвана небеспочвенно.

– Джентльмены, – произнес рабби Блум, – дело серьезное.

– Вот только давайте без мелодрам, – попросил Оливер.

– В этой школе есть правила, мистер Беллоу, – устало проговорил рабби Блум. – Употребление наркотических веществ не шутки. Пробовать наркотики ради забавы само по себе дурно. – Тут рабби Блум бросил на Эвана предостерегающий взгляд. – Пробовать их с другой целью – того хуже.

– Что будет с нашими колледжами? – слабым голосом спросил Ноах.

– Мы вынуждены составить письмо с описанием нарушения. Письмо будет храниться в наших документах, но пошлем мы его лишь в случае повторного нарушения.

– Вынуждены? – Эван горько рассмеялся. – Никто вас не вынуждает.

– Наше учебное заведение обязано сообщать о проблемах с дисциплиной, мистер Старк. И в вашем случае советую впредь воздержаться от подобных действий.

Когда нас отпустили, мы вышли на парковку и направились к джипу Оливера. Я уже садился в машину, как вдруг Эван схватил меня за плечо и отвел в сторону:

– Не хочешь сказать правду?

– Я не знаю, о чем ты.

– Ладно тебе, Иден, не свисти.

Я подумал было, не признаться ли в том, что случилось в туалете с Джио. Но я не доверял Эвану – и ощутил извращенное удовольствие от того, что ему от меня что-то нужно.

– И что же, по-твоему, я скрываю?

– Если между вами двоими что-то происходит, – произнес он негромко, – меня это касается, даже если ты не понимаешь почему.

Я стряхнул его руку.

– Смешно, – парировал я, – потому что я твердо уверен, это ты скрываешь нечто такое, что касается меня. – Я не хотел этого говорить, но был рад, что сказал. Эван побелел. Я устремил взгляд на макет Храма.

– Осторожно, Иден, – сказал Эван. – Ты сам не знаешь, что несешь.

Я отмахнулся и сел в машину. Там уже обсуждали костюмы на Пурим. На улице было славно, хоть и немного пасмурно, небо подернулось серой дымкой. Оливер порылся в бардачке и достал пакет с травой.

– Будем?

– Шутишь? – спросил Амир с заднего сиденья. – Скажи мне, что ты шутишь.

Мы замялись. А потом, не обращая внимания на нравоучения Амира, покурили.

* * *

Прошло больше недели, приближался Пурим. В детстве это был мой любимый праздник. Наша община дважды собиралась в синагоге читать Свиток Эстер, все веселились в маскарадных костюмах, дарили друг другу вкусности, пировали. Мне нравилось наблюдать за танцами на улицах, разносить с матерью мишлоах манот[244], объедаться сладостями двадцать четыре часа в сутки, нравились сеудот[245], во время которых отец, всегда отказывавшийся пить больше необходимого, румянился от вина и рано уходил спать. “Тора Тмима” всячески поощряла нас наряжаться, хотя для костюмов нам разрешалось выбирать только библейских персонажей, и разгуливать по округе, собирая цдаку с подвыпивших гуляк. Наверное, мне нравился дух Пурима, соблазнительный и чужеродный, – день, когда жизнь, к моему облегчению, не похожа на себя.

На этот раз я не чувствовал такого руаха[246], поскольку тревожился за будущее. Но приготовления к празднику были в самом разгаре. Мать, изо всех сил стараясь произвести впечатление на Синтию, испекла сотни гоменташен, в том числе – но не только – с шоколадной крошкой, абрикосами, сливами, маком и арахисовым маслом. В поисках парных нарядов Кайла потащила меня в комиссионку.

– Нам нужно что-нибудь литературное, – сказала она, осматривая вешалки с поношенными маскарадными костюмами. – Есть идеи?

– Нет.

– Ты же вроде звезда у Хартман. – Кайла увлеченно рылась в нарядах. – Лично я разрываюсь между двумя.

– Какими?

– Суфражисткой, – ответила она, – или уж Шелли, была не была.

– Шелли круто, – ответил я. – Будешь ходить с зонтиком.

– Я сказала Шелли, а не Мэри Поппинс.

– От западного ветра[247].

– Остроумно. – Она вытащила платье не то в готическом, не то в викторианском