Она очень тщательно вытерла покрасневшие руки и направилась в кухню. Мать следовала за ней, расписывая выгоды от брака с Олегом.

На кухне царила идеальная, пугающая чистота.

– Кстати, звонили Комаровы, спрашивали, что тебе подарить на день рождения, – продолжала мать. – Они думали о красивом сервизе, но я их отговорила. Все равно ты его расколотишь… А если не ты, то Федор.

Лиля остановилась возле панно, висевшего на стене. Мать все говорила и говорила, пока Лиля, склонив голову набок, разглядывала дорожки из осколков чашек, тарелок, блюдечек, бесценного фарфора, разбитого ею за всю жизнь и склеенного вместе. Слезы, расстройства, огорчения, ругань – панно бережно хранило все, не позволяя никому забыть об этом.

«Неуклюжая корова!»

«Заберите у этого ребенка чашку!»

«Косорукая Лиля!»

«Ты ни на что не способна…»

– Кстати, обрати внимание, как Федор пишет прописи! У него ужасный почерк, с этим нужно что-то делать, как-то наказать его…

Лиля придвинула к стене табуретку, забралась на нее, с трудом сняла панно со стены…

И разжала руки.

Раздался звук такой оглушительной громкости, словно упал шкаф с застекленной витриной. Брызнули осколки, ударился об пол и отскочил большой кусок, не развалившийся на части, и солнечные зайчики от расплескавшихся стекляшек заметались на шторах.

Мать остолбенела в дверях, открыв рот.

– Прости, мама, – хладнокровно сказала Лиля, слезая с табуретки. – Вот такая я неуклюжая. Мусор я сейчас уберу, но ты больше эту штуковину не вешай. А то снова упадет.

– Ты с ума сошла?!.. – взвизгнула та.

– Да! – повысила голос Лиля, делая шаг к ней. Лицо ее стало страшным, и мать подалась назад. – Да, считай, что я сошла с ума! Заразилась от Олега! И больше в этом доме не будет никаких садистских панно, и никто не посмеет называть меня неудачницей и ничтожеством при моем сыне! И никто не посмеет называть его так! И я не вернусь к Олегу, как бы тебе этого ни хотелось! Никогда, понимаешь?! Этого никогда не случится! Ни тебе, ни ему, ни кому-то другому больше не удастся превратить меня в несчастную безропотную идиотку!

Мать молчала. Лиля присела на корточки и принялась собирать кусочки с пола.

– И вот еще что, – прибавила она уже спокойнее, – даже не думай проделать это с Федей. То, что ты делала со мной. Я тебе этого не позволю.

Ни слова не говоря, мать с расширенными глазами отступила назад. Лиля слышала, как тихо закрылась дверь в ее комнату.

«Вот так, – подумала она, бросая осколки в шуршащий пакет. – Как мало нужно было сделать! Всего лишь один раз дать отпор. Позволить себе перестать быть хорошей девочкой, которой все должны быть довольны. Почему же я не делала этого раньше? Наверное, потому, что каждый сам себе дракон. Нет никаких драконов и чудовищ вокруг нас, они есть только внутри. Жаль, что я поняла эту нехитрую истину так поздно. Но лучше уж сейчас, чем никогда».

Лиля вышла в прихожую, достала из пакета картину, которую сегодня вставили в рамку, вернулась на кухню и пристроила ее на месте панно. Затем закончила с уборкой и выпрямилась, переводя дух.

Да, картина сразу привлекала к себе внимание. «Девочка и дракон, художник Федя Ч.»

У девочки один глаз был в два раза больше другого, а у дракона из-за четвертой лапы стыдливо выглядывала пятая, на которой виднелись следы безуспешной затирки ластиком.

– Рудимент, – задумчиво сказала Лиля, рассматривая его.

Дракон сидел с довольной мордой. Он был размером с собаку. Если бы не крылья и острый гребень, его вполне можно было бы принять за дворняжку. Даже хвост у него завивался колечком. Лиля улыбнулась дракону и девочке с золотыми волосами, растопырившей руки в разные стороны («мама, это она его обнимает!»), и подумала, что Федьке нужно будет завести собаку. Им обоим.

И что истина не в том, что драконы есть на свете. Но в том, что их можно победить.