Вероятно, имела место обычная перестраховка. Перестраховка, из-за которой многие новоиспеченные партизаны предпочитали возвращаться в свои добровольческие формирования, чем терпеть постоянные проверки и косые взгляды новых соратников (к слову, были и такие обратные «переходы»). В тех условиях это, наверное, было оправданной мерой. Однако зачастую этот и подобные ему случаи приводили к тому, что уже готовые к переходу коллаборационистские формирования начинали тянуть с ним, упуская драгоценное время. Приведем только один характерный пример. В январе 1944 года начальник Северного соединения крымских партизан П. Ямпольский установил связь с начальником штаба 147-го батальона полиции Кемаловым. Казалось, все должно было быть нормально. Тем не менее посланный на встречу разведчик С. Усеинов принес несколько неожиданную информацию:

«Ваше письмо, — докладывал он Ямпольскому, — начальнику штаба 147-го добровольческого батальона Кемалову мною лично вручено. Он на ваше предложение согласился, но боится, что, мол, «если даже весь отряд выполнит это задание, все равно после занятия города (Симферополя, нас поодиночке всех накажут». Я с моим агентом Комурджаевым его убедил. Однако подписку он отказался дать, говоря, что, мол, бумажка — это простая формальность.

Так как сейчас всем добровольцам негласно объявлено недоверие, ведется за ними слежка и установлен строгий казарменный режим, нами намечен план действий в следующем виде. Отряд остается в городе и при бегстве из города врага занимает все посты у важных объектов: радио, банка, почты, мостов, здания областного комитета партии, театра, а также организует уничтожение факельщиков. Отрядом же организуется террористическая группа, которая уничтожает и арестовывает врагов в самом батальоне, а также контролирует немцев и агентов СД. В случае если враг заранее потребует выхода из города, Кемалов обязуется повернуть отряд в горы. Настроение солдат антифашистское. Кемалову даже приходится брать отдельных ребят под защиту перед командованием. Он также взялся индивидуально обработать отдельных командиров и унтер-офицер рот, чтобы создать единое мнение.

В батальоне 240 человек, то есть четыре роты, бойцы вооружены русскими и немецкими винтовками, имеется 20 автоматов».

Как видно, в данном случае все закончилось благополучно. Скорее всего, немаловажную роль сыграло то, что Кемалов действительно хотел заслужить снисхождение у «родной советской власти». Однако донесение партизанского разведчика интересно не только этим. Из него мы узнаем, что всем добровольцам объявлено «негласное недоверие». Что ж, это была вполне объективная реакция немцев на нелояльность крымских татар. Только если с татарским гражданским населением оккупанты боролись уничтожением деревень, поддерживающих партизан (только в декабре 1943 — январе 1944 года их было сожжено 128), то с деморализованными добровольческими частями они поступали по-иному. Обычно их расформировывали, а личный состав в лучшем случае отправляли во вспомогательные формирования вермахта. В худшем, как мы видели, бывших полицейских либо расстреливали, либо помещали в концлагерь.[336]

В результате, по данным отчета начальника оперативного отдела штаба 17-й немецкой армии, на 5 марта 1944 года в подчинении начальника полиции на территории Крыма оставалось всего пять (из восьми) татарских полицейских батальонов: 147, 154, 150, 149 и 148-й. Причем только три последних из них имели полный состав. В двух первых не было и половины персонала (в скобках заметим, что Кемалову, вероятно, частично удался план перехода: его 147-й батальон указан наполовину пустым).[337]

Эти оставшиеся батальоны, а равно и другие подразделения полиции, в которых, по оценкам советского руководства, служили «настоящие добровольцы, бывшие недовольные советской властью элементы», продолжали воевать с партизанами: кто-то более, кто-то менее рьяно. В апреле — мае 1944 года все они принимали участие в боях против освобождавших Крым частей Красной армии. Например, по воспоминаниям комиссара 5-го отряда Южного соединения крымских партизан И. Купреева, добровольцы из бахчисарайского батальона полиции очень упорно сражались за город. А после окончания боев многие татары прятали у себя в домах уцелевших немцев.[338]

* * *

Современный крымско-татарский историк Г. Бекирова пишет, что ей «тяжело согласиться с теми авторами, чьи подходы к изучению такой трудной и болезненной проблемы коллаборационизма в годы… войны сводятся к непредвзятому подсчету количества воинских формирований представителей тех или иных национальностей, которые служили «на другой стороне»». «На наш взгляд, — пишет далее она, — это совсем не тот случай, когда статистическая точность может служить критерием исторической истины».[339]

Что ж, ее можно понять. Действительно, тяжело принять тот факт, что подавляющее большинство мужчин твоего народа оказались в рядах оккупационной армии. Можно согласиться и с тем, что цифра в 15–20 тыс., хоть и является внушительной, тем не менее мало что объясняет, взятая сама по себе. Как известно, все познается в сравнении. Поэтому и мы, чтобы не быть голословными, приведем здесь несколько других цифр:

1. В 1941 году в Красную армию было призвано около 10 тыс. крымских татар, многие из которых либо дезертировали, либо попали в немецкий плен в ходе осенне-зимних боев;

за период с 1941 по 1944 год в партизанских отрядах Крыма сражалось свыше 12 тыс. человек разных национальностей. По официальным данным, в их рядах находилось 1130 крымских татар. Из них 96 человек погибло, 103 — пропало без вести и 177 — дезертировало;

2. В подпольных организациях на территории полуострова за период с 1941 по 1944 год находилось около 2500 человек. Менее 100 из них были крымскими татарами;

3. Общее количество крымско-татарских добровольцев в германских вооруженных силах составляло 7–9 % от численности этого народа. Для сравнения, процент русского населения Крыма, пошедшего в коллаборационистские части, был на порядок ниже — около 0,4 %. И это если учесть, что русских на полуострове было почти в два раза больше — почти 560 тыс. человек против 218 тыс. крымских татар.[340]

Начальник разведывательного управления германского Генштаба сухопутных войск генерал пехоты К. фон Типпельскирх писал, что «существует постоянное соотношение между численностью населения и количеством соединений, которые могут быть из него сформированы».[341]Его же непосредственный начальник генерал-полковник Ф. Гальдер определял это соотношение следующим образом. Так, 8 августа 1941 года он записал в своем дневнике: «Исходя из имеющегося опыта… на каждый миллион жителей можно сформировать две дивизии…».