На уровне девятого этажа вообще отвратительно воняло блевотиной, и Джуга промахнул его так быстро, что чуть не забыл притормозить перед приближением к нужному балкону одноместного номера 713.

Подождав этажом выше, пока трос перестанет раскачиваться, Джуга медленно соскользнул на тридцать сантиметров… двадцать… десять…

Дверь в номер была распахнута настежь. Задергивать гардины постоялец тоже не стал, чтобы ночная прохлада беспрепятственно проникала внутрь. В комнате было темно и тихо. Настоящее сонное царство.

Не спуская глаз с темного проема, Джуга коснулся подошвами перил. Ему оставалось лишь забраться на балкон, подкрасться к Громову и всадить стрелу ему между глаз. Или в ложбинку на затылке, если он спит лицом к стене. Стрелять в сердце Джуга не любил – оно у всех людей располагается немного по-разному, тут недолго и промахнуться.

Сняв с плеча арбалет, он нащупал пальцем спусковой крючок, а другой рукой взялся за трос, приготовившись осторожно спуститься с перил.

В следующее мгновение он едва не потерял равновесие от неожиданности: Громов, которому полагалось видеть десятый сон, вскочил с кровати, очутившись прямо напротив Джуги.

Задумываться о том, что спугнуло жертву, было некогда, а вот времени прицелиться Джуге хватило с лихвой. Это давно превратилось у него в инстинкт. Обжегшись, ты отдергиваешь руку. Столкнувшись с опасностью, стреляешь.

Выпущенная из арбалета стрела прогудела в воздухе так громко, что даже Джуга услышал этот звук, похожий на жужжание рассерженной пчелы. А потом ему показалось, что до него донеслось короткое «чмок», с которым голова возникшей фигуры приняла свой поцелуй смерти.

Фигура в дверном проеме отпрянула и начала падать навзничь, но Джуга слишком часто видел, как умирают люди, чтобы проявлять любопытство по столь обыденному поводу.

Спрыгнув с перил спиной назад, он оттолкнулся от балкона обеими ногами и начал спускаться вниз, уже не слишком осторожничая. Если бы он убегал с места преступления так же медленно, как до того подкрадывался, список его жертв ограничился бы одним-единственным пунктом – самым первым. Потому что вовремя исчезнуть для киллера еще важнее, чем появиться в нужном месте в нужное….

Что за чертовщина! Джугу сильно встряхнуло, качнуло в сторону, а потом понесло обратно, сильно ударив коленом об угол бетонной плиты. От боли все мысли разом вылетели из его головы, и она сделалась пустой, как опрокинутый кувшин. Запрокинув эту гудящую пустотой голову вверх, Джуга увидел метрах в четырех над собой мужской силуэт, вцепившийся в трос обеими руками. Никакой стрелы у него между глаз не наблюдалось, а сами глаза показались Джуге неправдоподобно светлыми, словно они раскалились добела и светились изнутри.

Потом Джугу закрутило, как елочную игрушку на перекрученной ниточке. Мир стремительно вращался перед его ошеломленным взглядом: темнота… далекие огни… близкая стена здания… опять темнота… Каким-то чудом ему удалось поймать ногами твердую опору и приостановить это безумное кружение, от которого желудочный сок вперемешку с желчью устремился в глотку Джуги, наполняя ее кислотой и горечью.

Стоило ему опять оттолкнуться ногами, чтобы продолжить спуск, как трос неумолимо повлекло в сторону, вынуждая повисшего на нем Джугу описать в воздухе плавную дугу, завершившуюся зубодробительным ударом об стену.

Не воспользоваться наступившей передышкой означало погибнуть. Воскресший Громов не кричал, не грозил сверху. Он молчал и действовал, а такие противники самые опасные.

Выронив из руки незаряженный арбалет, который в данной ситуации являлся лишь обузой, Джуга ослабил зажим «карабина», торопясь как можно скорее достичь земли. Вися на тонком нейлоновом тросе, который раскачивали чужие руки, он вдруг понял, что чувствует рыба, которую вытаскивают из воды.

Добрый десяток метров Джуга почти пролетел и уже благодарил бога за счастливое спасение, когда очередной яростный рывок заставил его вскрикнуть. Его буквально подбросило вверх, и шлея между ногами, которая прежде казалась вполне комфортной, врезалась в промежность Джуги, норовя располовинить его надвое. Мохнатые яички, которыми он так дорожил, смялись, а может быть, и вообще сплющились. Но хуже всего, что «карабин» заклинило намертво. До земли оставалось не более полутора метров, а беспомощный Джуга мог лишь болтать ногами и дожидаться, когда проклятый Громов размажет его по стене гостиницы. За него надо было брать не десять тысяч, а все сто, запоздало понял Джуга. А умнее всего – вообще ничего не брать. Потому что… Мысль снова оборвалась. Попробуй размышлять связно, когда тебя мотает из стороны в сторону, как слепня на коровьем хвосте!

Туда-сюда, туда-сюда. Амплитуда раскачивания становилась все сильнее и сильнее.

«Надо срочно расстегнуть пояс», – сообразил Джуга, когда его в очередной раз повлекло в ночь. Намерение Громова стало очевидным. Его, Джугу, собирались с размаху ударить о высоченную стеклянную перегородку холла, и воспрепятствовать этому он не мог.

Он несся на нее, как на гигантских качелях, выставив вперед ноги, чтобы сокрушить стекло подошвами, а не собственным телом. Ногти ломались о заколдованную пряжку пояса, не желавшую поддаваться ни на миллиметр, а Джуга орал во весь голос что-то совершенно бессмысленное, то ли «вай», то ли «уй», как будто надеясь отпугнуть этим приближающуюся смерть.

Швейцар, проснувшийся от непонятного шума снаружи, открыл глаза и тупо уставился на человека за стеклянной стеной, вылетевшего из темноты с отчаянным воплем. Его ноги не касались земли. И своими вылезшими из орбит глазами он смотрел прямо на швейцара.

– Ну, ты! – предостерегающе крикнул отставной полковник милиции, который с избытком навидался на своем веку всего, кроме чертовщины.

Летающий человек с грохотом ворвался в гостиничный холл, неся перед собой тысячи маленьких и больших осколков. Некоторые сверкали в неоновом свете, как льдинки.

Швейцар вскинул руки, прикрывая глаза. Потом, придя в себя, он насчитал на них ровно одиннадцать порезов и порадовался своей расторопности. Но это произошло значительно позже.

Принимая град осколков ладонями, швейцар увидел сквозь растопыренные пальцы, как хулигана повлекло обратно, в ту самую ночь, откуда он прилетел. Одновременно с этим от алюминиевого каркаса оконной рамы отделилось несколько громадных пластов стекла, грозно сверкающих всеми своими зазубринами. Ими и накрыло подоспевшую человеческую фигуру с головы до ног.

Кто-то протяжно закричал – то ли несчастный, то ли сам швейцар, который при даче свидетельских показаний путался так, словно его самого проволокло через лавину осколков и слегка оглушило.

Чтобы выскочить на улицу, ему не было никакой необходимости бежать к двери – в стеклянной стене зияло отверстие, сквозь которое могли бы пройти одновременно человек пять мужчин его комплекции. Но отставной полковник смог заставить себя действовать не раньше, чем сердце принялось колотиться там, где ему полагается, а не в мозолистых старческих пятках.