— А моего второго? — пошутила Катя. — А меня саму?

— Ну, это лишнее… Екатерина Сергеевна, я хотел только извиниться перед вами за наш последний разговор. Я был излишне резок… Зато сейчас совершенно вымотан.

— Скажите, это точно он? — Катя не решилась назвать Шороха по имени. — Вы уже уверены?

— Позвольте пока не отвечать. Во всяком случае, все к тому идет. Да, я хотел выполнить одну вашу просьбу. Ну, как бы в компенсацию за мое поведение… Вы хотели получить координаты вашей школьной подруги Ольги Уфимцевой?

— Вы ее нашли?

— Да. Она сменила фамилию, так что это представило некоторые сложности. Кроме того, несколько лет она жила не в Москве. Но об этом вы сами с ней поговорите, если увидитесь. Так что же? Вас еще интересует ее адрес и телефон?

— Да, — спохватилась она. — Только вот… Вы считаете, что ей, то есть нам с ней, больше ничто не грозит?

— Думаю, да. Поэтому я и даю вам этот адрес. Если бы у меня были сомнения, я бы предпочел, чтобы вы пока не встречались. Записывайте.

Он продиктовал ей телефон и адрес — где-то в районе метро «Бибирево». Катя с благодарностью записала и сказала напоследок:

— Значит, все кончилось. Слава Богу, иначе меня ожидало бы сумасшествие. Я вам еще понадоблюсь? Хотя бы в качестве свидетеля?

— Пока я не знаю, свидетелем чему вы могли бы быть… Но может быть, мы запишем некоторые ваши воспоминания о школе. Если будет надобность в этом. Впрочем, я так не думаю. Фактов и так хватает.

— Спасибо вам, — сказала Катя. — Спасибо.

И повесила трубку. Обернувшись, она заметила, что Дима выходит из кухни.

— Постой! — окликнула она его. — Ты что же, так тут и стоял все время?

— Только не говори мне, что я ревную… — пробурчал он, не оборачиваясь.

— Так почему же ты тут стоял?

— Да просто потому, что возмущен! Сколько можно тебя допрашивать!

— Меня никто не допрашивал. Напротив — мне сообщили адрес Оли Уфимцевой. Ты ее помнишь?

— Нет. Только имя. Какая-то застенчивая девица, если не ошибаюсь.

— Эта застенчивая девица тоже могла быть убита. — Сообщила ему Катя. — По крайней мере, уже поэтому мне хотелось знать, где она и что с ней.

— Ты что же, поедешь к ней? — удивился Дима. Он расположился за своим письменным столом в кабинете. Катя подошла и обняла его за шею. Он усмехнулся, впрочем, немного хмуро. — Никак не расстанешься со школьными воспоминаниями?

— Это трудно сделать… — Катя поцеловала его в щеку. Щека была небритая, колючая. Она поцеловала его еще раз и задумчиво произнесла: — Ведь ты тоже мое школьное воспоминание, разве нет?

Он оттаял и обнял ее. Потом они лежали в большой комнате на широкой постели, среди смятых простыней. Дима что-то шептал ей на ухо — всякую нежную чепуху, от которой Кате становилось необыкновенно тепло и уютно. Его рука блуждала по ее обнаженной груди, гладила бок, спускалась к бедрам. Она сжимала бедра вместе, ловила его пальцы, смеялась, забавляясь этой игрой в легкое сопротивление. Дима все больше распалялся, все теснее прижимался к ней, его тело стало совсем горячим, словно у него внезапно повысилась температура. Катя откинулась на спину, разбросала руки в стороны. Теперь она чувствовала тяжесть его тела — эта горячая тяжесть попеременно менялась, делая упор то на ее грудь, то на живот, то на податливые бедра, то вся сосредоточивалась на ее полуоткрытых губах. Она больше не улыбалась, дышать ей становилось все труднее. В какой-то миг она ощутила себя охотницей — Дианой-охотницей, преследующей в тропическом душном лесу свою ускользающую дичь, свое блаженство. Надо было быть очень осторожной, очень вкрадчивой, чтобы его не упустить, не дать ему скрыться, и в то же время стремительно преследовать его, задыхаясь, падая то на живот, то на колени, то на спину, выжидать миг, ловить миг, слышать шорох и потрескивание ветвей, чье-то запаленное дыхание у себя на лице, на груди, в паху, опасность, огонь, последний рывок, невесомый полет, исчезновение…

Щелкнула зажигалка, над ней поплыл сигаретный дым. Она лежала, чуть приоткрыв слипшиеся ресницы, следя за движением руки, которая проводила на ее груди какие-то невидимые полосы и круги. Дима курил и продолжал поглаживать ее тело.

— У тебя мраморный живот, — наконец сказал он. — Очень красивый.

— Да? — Катя закрыла глаза. Ей было так хорошо, что хотелось немедленно уснуть, чтобы больше ничего не видеть и не слышать, чтобы уснуть в самый счастливый миг этого дня. — Ты не ляжешь?

— Я лягу, но позже… Хочу посидеть над своей Кубой.

— Скоро я тебя стану ревновать к твоей Кубе, — сонно ответила она ему. — Сколько можно… Когда-нибудь ты откажешься от этой затеи…

— Это вопрос?

— Нет, пророчество… — Катя сонно рассмеялась. — Это так, просто… Надеюсь, ты меня не заставишь ехать на Кубу? Хватит с меня Индонезии… Кстати, когда я поеду в Индонезию?

— Через неделю, наверное… Или даже скорее…

— Дату не можешь назвать?

— Завтра назову. Вообще-то мне тебя жаль. Там начинается сухой и жаркий сезон… Тебе бы зимой туда поехать… Нет, не открывай глаза! Ты такая красивая, когда так лежишь! Я тебе даю слово, что сам скоро приеду к тебе! Очень скоро… Очень скоро…

Катя хотела возразить ему, что это свинство — в последнюю минуту говорить о жарком сезоне, но ничего не сказала — не успела, уснула.

Когда Катя закрыла глаза и стала дышать ровно, спокойно и размеренно, Дима осторожно поднялся с постели, накинул потрепанный лиловый шелковый халат с драконом на спине — какой-то сувенир — и прошел к себе в кабинет. Там он снова уселся за стол и придвинул к себе карту. Долго смотрел на нее, теряясь взглядом в синеве океанов и желтых, песочных точках островов. Потом крепко потер ладонью щеку, словно у него вдруг заболел зуб, сморщился и погасил лампу.

Следующим днем была суббота — а в этот день работы всегда было предостаточно. Катя сбилась с ног — сперва ее чуть не свело с ума исчезновение проспектов путешествий на Ямайку, так что она помнила только цены, а услуги — забыла… Потом проспекты отыскались в комнате у Зины, зато пропали документы участников уже сформированного тура на Маврикий. Документы тоже обнаружились: Катя, как оказалось, сама сунула их под старые журналы в один из ящиков своего стола. Потом у нее вдруг отключился телефон — она долго билась с аппаратом, пока не обнаружила, что просто-напросто отсоединился провод от штепселя… И наконец, Зина заявилась к ней с большой кружкой растворимого кофе, посплетничать.

— Как дела? — лениво осведомилась она, присаживаясь напротив в кресло для посетителей.

— Как сажа бела… День какой-то безумный. А ты, похоже, все цветешь.

Этот вежливый комплимент, один из тех, на которые Катя никогда не была скупа, порадовал Зину, и язвительный тон ее несколько потеплел: