Король и крупные вассалы не слишком участвовали в этом подъеме городов. Большая торговля, возникновение очень подвижной экономической конъюнктуры, связанной с предложением и спросом, более четкая специализация функций превращали город в великое горнило социальных инноваций. Наблюдала ли королевская власть за этими новшествами как простой зритель? Очевидно, что нет ни малейшего признака какой-нибудь королевской экономической политики. Самое большое, что можно выявить, это некоторые, чисто практические меры королевской власти, которая нуждалась в союзе с городами и не могла игнорировать того факта, что купцы хотели иметь в своем распоряжении менее затратные и более надежные пути сообщения. Она защищала их от знатных господ, столь склонных взимать тяжелые налоги с коммерции, ив 1216 году установила для графа де Бомона определенный тариф, который он не мог превышать. В 1183 году король способствовал прибытию фламандских купцов в свой домен, а в 1209 году взял под свое покровительство купцов, которые приезжали из Фландрии и направлялись на ярмарки Шампани. Королевская власть колебалась между одобрением коммерческой монополии и сохранением определенной конкуренции. Так, Филипп Август несколько раз оказывал поддержку парижским судовщикам, но в определенный момент ограничил их привилегии в отношении западных земель королевства, чтобы обеспечить выживание руанского купечества[276].

Королевская власть не могла, однако, оставаться безучастной при виде значительных состояний горожан — быстро нажитых, иногда непрочных, но часто преждевременных. Особенно сильно тогда преуспевали предприимчивые жители городов Фландрии, процветавших благодаря ткачеству и, согласно выражению Филиппа Вольфа, «находившихся на острие городского подъема»[277]. Завидуя этим огромным богатствам, король и его люди весьма желали бы взять от них какую-то часть. Чтобы достичь своих целей, они не придумали ничего иного, кроме как брать выкупы с заложников и большие налоги с наследства. Они принуждали богатых горожан из земель бассейна Шельды выплачивать единовременно от десяти до пятнадцати тысяч ливров, что иногда составляло половину ежегодного дохода графа Фландрского. Но люди короля не могли использовать такие методы постоянно и не сумели наладить регулярный способ изъятия части этих богатств. Это не мешало им пытаться иногда извлечь выгоду для себя и своего линьяжа. Бальи и прево без колебаний присваивали часть штрафов, полагающихся королю. Известно, что нотабли Артуа были вынуждены одолжить деньги дяде одного важного королевского администратора, Адама де Мийи, и вскоре после смерти Филиппа Августа Герен вмешался, чтобы заимодавцы не требовали выплаты долга.

Эти пробные шаги старших королевских служащих не должны удивлять, поскольку в то время первые деловые люди в истории быстро меняли места торговли, если их интересы того требовали. Примерно к 1100 году итальянские купцы стали закупать шерстяные ткани на ярмарках Фландрии, затем, к 1160 году, северные суконщики стали торговать в Шампани, а к 1200 году уже доходили с караванами до самой Италии. Но обвал цен на ткани в Генуе, случившийся в 1214 году после очень быстрого роста 1210—1213 годов, заставил их довольствоваться регулярными поездками на ярмарки Шампани, где они встречались с купцами из Италии. Следует ли сделать вывод об одновременном возникновении первого ткацкого кризиса, отмеченного в источниках, и второго известного нам зернового кризиса, чтобы дать новую версию Бувина, связанную с экономическими трудностями северных регионов? Конечно, нет, ибо это значило бы забыть о росте могущества королевской власти во Франции, о воинственном пыле рыцарей и ополченцев, а также о гении Герена[278].

Кроме того, по правде говоря, едва ли даже десять из ста процентов населения королевства знали о рыночной экономике с ее циклическими скачками-перепадами и ее возможностях быстрого обогащения или краха. Подавляющее большинство населения оставалось в рамках традиционной экономики, намного больше нацеленной на простое выживание, нежели на производство прибавочного продукта. Но в областях домена, где уже появилась новая экономика, как и в тех областях, где ее не знали, бальи и прево повсеместно уточняли объемы повинностей, причитающихся королю. Конечно, король более быстро, чем другие, отказался от своих зерновых культур, но сохранил свои виноградники и леса. Способствовала ли краткосрочная (трехгодичная) аренда королевских превотств развитию аренды сельских хозяйств в наиболее богатых регионах к концу правления Филиппа Августа? Это точно не установлено.

Напротив, другие королевские решения не замедлили оказать влияние на общество. Отнимая у светских или церковных сеньоров узурпированные ими полномочия (особенно судебные), король желал компенсировать им сокращение доходов и сохранял за ними различные баналитеты, прежде всего право мельничного помола. Но эти уступки вели к еще большему углублению имущественного разрыва, который отделял богатую знать от тех, кто имел лишь средние доходы, ибо не у всех были мельницы или значительные средства, необходимые для их постройки.

Решение от 1 мая 1209 года положило конец «фреражу» («frerage», дословно «братовству». — Прим, пер.) и вынудило каждого наследника или покупателя части какого-нибудь фьефа приносить оммаж вышестоящему сеньору, а не старшему брату или тому, кто держал основную часть расчлененного фьефа. Это способствовало распылению фьефов в парижском регионе по примеру Нормандии, которая знала этот обычай уже с давних пор. Кроме того, Филипп Август защитил права женщин и их детей с помощью двух ордонансов, которые он издал для всего королевства. Ордонанс 1212 года определял, что вдовья доля, которую супруг обязан заранее назначить своей жене, должна составлять половину от его имущества. Ордонанс 1219 года позволял родственникам какой-нибудь умершей замужней женщины взять назад не более половины ее приданого.