Момент для того, чтобы выдвинуть на передний план наследника престола, был выбран удачно. В 1206 году Людовик достиг двадцатилетнего возраста и, таким образом, стал совершеннолетним. Именно тогда ярко проявилась активность учеников Амори де Бена, парижского ученого профессора, скончавшегося к 1205 году. Принц Людовик знал и весьма почитал этого видного преподавателя, который сделал карьеру, обычную для интеллектуалов той эпохи. Знаток в области свободных искусств, Амори перешел затем к толкованию Святого Писания и богословским размышлениям. В ту эпоху анархического изобилия мысли он создал влиятельное интеллектуальное течение. Нам остались от него лишь крохи, поскольку собственные сочинения Амори де Бена и записи его учеников были уничтожены в 1210 году, и мы знаем о них лишь благодаря обвинению в ереси, которое было против них выдвинуто. Однако один современный хронист, Цезарий Гейстербахский, пересказал пророчество «аморикан», имевшее хождение в Париже. Из него явствует, что эти интеллектуалы сильно интересовались политикой, были сторонниками наследного принца Людовика и желали ускорить его восшествие на престол[266]. Очень осмотрительные, «аморикане» проявляли большую осторожность в отношении Филиппа Августа: они пророчествовали, что король должен победить все королевства мира, но при этом полагали, что будущее принадлежит его сыну. Находясь под бесспорным влиянием Иоахима Флорского, ученики Амори де Бена возвещали эру Святого Духа и уточняли, что тот, на кого он снизойдет, станет править, никогда не умирая, — и это не король Филипп, а его сын Людовик.

Это было уже слишком. Когда пророчество распространилось, примерно к 1209 году, брат Герен взял дело в свои руки. Смелые идеи мэтра и его учеников облегчали его задачу. Амори де Бен якобы высказывал предосудительные мысли, утверждая, что каждый христианин является членом тела Христова, и на этом основании стал группировать вокруг себя некую секту, то есть группу, отдельную, автономную, отличную от церковного сообщества. Об этом не преминули донести папе, который потребовал, чтобы Амори де Бен отрекся от своих взглядов. Прежде чем умереть, примерно в 1205 или 1206 году, мэтр «произнес отречение краями губ, но не от сердца». Благодаря этому, ему смогли устроить христианское погребение близ монастыря Сен-Мартен-де Шан.

После его смерти ученики стали высказывать мнения еще более опасные. Они утверждали, что больше не следует считаться с Ветхим Заветом и что следует отменить таинства, содержащиеся в Новом, поскольку близится сошествие Святого Духа, согласно тому, что возвестил Иоахим Флорский, пророчествавший тогда в Южной Италии. В области философии они также продвинулись еще дальше, чем Амори де Бен, и пришли к крайним выводам идеалистичного пантеизма: поскольку Бог присутствует во всяком существе, и всякое существо есть Бог, то нет больше настоящей свободы, а вместе с тем исчезает и греховность. Тогда секта якобы предалась разгулу, разврату и плотским наслаждениям. Стало легким делом приравнять ее членов к альбигойским еретикам и перейти к смешению их идейных представлений с альбигойской ересью, поскольку осуждение брака нашлось и у тех, и у других.

Повод для карательных действий был, таким образом, найден, и церковные авторитеты перестали проявлять терпимость к учению «аморикан». Возможно, что, как это часто бывает, обвинительные формулировки приговора жестко очертили и довели до крайности то, что было лишь научной гипотезой и результатом смелого отвлеченного размышления, но в очередной раз осуждение брака стало решающим доказательством ереси, краеугольным камнем, по поводу которого нельзя было прибегнуть к уверткам. Не лишним будет задаться вопросом: брат Герен, который ради уничтожения секты объединился с епископом Парижа и папским легатом, действовал так лишь для того, чтобы сохранить институт семьи как залог продолжения человеческого рода и выживания общества? Можно в этом усомниться, если учесть, что он вмешался как раз в то время, когда «аморикане» стали толковать пророчество Иоахима Флорского в пользу принца Людовика, «короля вечного», что создавало реальную угрозу для власти Филиппа Августа, а также его привилегированного, «особого советника».

Все в том же 1210 году Герен и епископ Парижа, Пьер де Немур, брат Готье Младшего, другого члена правительственной команды, поручили начать расследование одному клерку, Раулю де Немуру, тоже родственнику Готье Шамбеллана по нисходящей линии. Едва получив это задание, Рауль сразу послал двух эмиссаров для сбора сведений в диоцезы Парижа, Санса, Труа и Лангра. Вскоре епископ Парижа и Рауль де Немур уже допрашивали учеников Амори де Бена[267].

Власть церковная и власть королевская трудились совместно, и официальный следователь мог благодаря этому вести дело с примечательной быстротой. Он выявил настоящих еретиков в этой секте «аморикан», которых архиепископ Санса и его викарные епископы поспешили осудить. Затем церковнослужители выдали подсудимых королю Филиппу, и тот без промедления приказал сжечь некоторых из них возле ворот Парижа, в месте, называемом Кампель. Даже выкопали из могилы останки Амори де Бена, ибо нельзя было оставить его покоиться в освященной земле после того, как его ученикам вынесли столь суровый приговор.

Известны имена тех, кого приговорили к сожжению. На костре погибли пророк «аморикан» Вильдрик, мирянин, парижский золотых дел мастер, и восемь клириков. Среди них только иподьякон Бернар не изучал теологию, но мэтр Гийом, другой иподьякон, прошел курс этой дисциплины, равно как и Этьен, священник из Вьё-Корбея, Стефан, священник из Селя, и Жан, еще один священник. Также был сожжен Дюдо, который уже десять лет изучал теологию и был писцом при Амори де Бене, то есть его помощником. Кроме того, погибли в пламени диакон Одон и церковный служка Леандр. Избежали костра мэтр Гаринус (Герен), который сначала преподавал свободные искусства, но затем стал профессором теологии и был наставником Стефана Лангтона, архиепископа Кентерберийского, а также Ульрих, один священник, который с очень давних пор изучал теологию (хотя мотивы этого «вечного студента» нам неизвестны), и диакон Этьен, — все трое были приговорены к пожизненному заключению. Наконец, Пьер де Сен-Клу, другой шестидесятилетний священник, также изучавший теологию, очень вовремя решил стать монахом, что позволило ему избежать заключения и осуждения[268].

Женщины из секты были помилованы. Понятно, что движение было парижским, поскольку мы точно знаем лишь об одном провинциале, Гийоме, иподьяконе из Пуату, который к тому же был магистром искусств в Париже, где изучал теологию. Осужденное учение, таким образом, затронуло среду парижских ученых, знатоков семи свободных искусств и, в еще большей степени, теологии. Впрочем, в 1215 году, в первых статутах, изданных Парижским университетом, кардинал Робер де Курсон запретил книги Амори де Бена, а также книги Давида де Динана. Однако льежский клирик и папский капеллан, Давид де Динан, чей пантеизм был даже более радикален, чем пантеизм Амори де Бена, не проживал в Париже и потому не подвергся преследованиям. Конечно, произвольная смесь из трудов Аристотеля и Амори де Бена, содержащаяся всё в том же приговоре, не была случайной, однако была ли она обоснованной? Следует учитывать, что по части логики труды Аристотеля были известны прежде всего благодаря сочинениям мусульманского философа Аверроэса. Кроме того, Амори де Бен зашел еще дальше в своем пантеизме, чем сам Аверроэс, отталкивавшийся от учения Аристотеля. Наконец, неоплатонические тезисы, доведенные до крайности, тоже могли породить пантеизм. Разве Церковь не осудила вскоре после этого один из трудов Иоанна Скотта Эриугены? Дело остается тем более туманным и странным, что мы знаем об идеях Амори де Бена и его учеников только благодаря некоторым выдержкам, содержащимся в тексте приговора и сочинениях хулителей.