— Пленка была плохая. Я ее перематывал... Она порвалась в нескольких местах... Я пользовался клеем. Безусловно, на ней мои отпечатки. Я знаю, в чем дело, товарищ генеральный прокурор. Семен Семенович Моисеев давно точит на меня зуб, не любит он нашего брата...

Прокурор сел за стол, удивленно поднял брови.

— ...Я имею в виду — русского человека. Детки-то его в Израиль собрались, "им выгодно компрометирующую информацию получить для соответствующих органов в логове международного сионизма о наших людях...

Чуркин замолк, заметив, как побагровело лицо прокурора.

— Ах ты щенок, сучонок... — прошипел он в лицо Чуркина.— А ну давай, кончай мне эту бодягу нести, говори, почему ты с Амелиным затеял эту херовину? Кому служишь, засранец?

У Чуркина отвалилась челюсть и закатились глаза, он чувствовал, что теряет сознание, нет, он просто сейчас возьмет и умрет, нельзя больше жить, если такой высокий чин бросает тебе в лицо мерзкие слова. Это конец всего, конец карьеры и жизни. Если сейчас нё ухватиться за кукую-нибудь соломинку,..

— Я все расскажу, товарищ генеральн... Товарищ Амелин меня попросил... Он сказал, что Бабаянц и Турецкий — преступники, но доказательств мало, надо помочь... Он мне дал пленку, сказал, чтобы я говорил с армянским акцентом... Я товарищу Амелину верю, он настоящий человек. А Турецкий меня в тюрьме ударил магнитофоном, вот видите, до сих пор синяк. Товарищ генеральный пр... Если они преступники, то ведь ничего страшного нет — помочь следствию, конечно, не совсем хорошо, то есть совсем не хорошо, но Турецкий при нас поставил свою подпись под признанием, и я могу под присягой поклясться, что он лично мне и товарищу Амелину во всем сам признался...

Чуркин захлебывался словами, постепенно воодушевлялся, он верил, что Амелин его поддержит, да, да, он еще вывернется из этой ситуации, какое счастье, что Турецкого больше не существует, можно ведь наговорить на мертвого что угодно, мертвые не могут опровергать его слова, не могут быть ни свидетелями, ни обвинителями.

— Я, товарищ генеральный прокур... со всей ответственностью заявляю, что Турецкий — гомосексуалист, он делал мне недвусмысленные предложения... Они с Бабаянцем состояли в любовных отношениях... Мне Турецкий сам об этом говорил...

Чуркин лихорадочно думал, что бы ему еще такого сногсшибательного придумать про Турецкого, и он незаметил, как государственный советник нажал на кнопку звонка. Он снова что-то говорил и говорил, пока не заскрипела дверь и в комнату кто-то вошел, остановившись у дверей. Это был тот самый, в темных очках, сосед Моисеева в приемной прокурора России. Только сейчас держал он очки в руках, и Чуркин долговглядывался в незнакомые ему усики, бритую голову и белую нашлепку на виске. Потом тело его начало обмякать, потеряло человеческие формы," и следователь по особо важным делам вместе с креслом повалился на пол.

* * *

— Какое счастье, Константин Дмитриевич, какое счастье, что это вы... Только почему же вас подняли среди ночи ради такой безделицы? Вы прекрасно понимаете, что я не хочу ничего скрывать. Да, грешен, грешен, а кто совершенен, Константин Дмитриевич? Супружница моя отбыла на юг, женщина она в летах, сами понимаете, а я еще полон сил и энергии. Вы же понимаете, я же понимаю, что сделали налет наши мальчики, молодцы, хорошо обставили, девочек специально в красных галстучках прислали, цыпочек пятнадцатилетних, человечкам теперь туго придется, как мы с вами знаем — насильственное понуждение несовершеннолетних к вступлению в половую связь, или уж как там записано в наших с вами законах... Как говорится, не пью, не курю, а вот с девочками черт попутал... Да что я вам объясняю, Костя, мы с вами не один пуд соли вместе съели, какие дела раскручивали! Ты меня из этого дела устранишь, конечно, негоже нам наш мундир марать ерундой-этой, а человечков я вам по пальцам перечислю, кто это заведение посещал за последний год. Дельцы бывшей теневой экономики, ныне двигающие нашу страну по пути к капитализму, надо их к ногтю. А я — что ж? Случайно заброшенный судьбой в эту- увеселительную процедуру, лишенный женской ласки строгий блюститель законности...

Словоблудие заместителя прокурора Москвы по кадрам не трогало Меркулова. Собственно, он даже не слушал Амелина, так как занят был тем, что сопоставлял друг с другом факты, ставшие ему известными за истекшие сутки. Его совершенно не интересовал моральный облик сидящего перед ним маленького человека с птичьим лицом, не трогали идиотские заявления о чистоте мундира и прочем, что не имело ни малейшего отношения к Преступлению. Саша Турецкий сделал попытку выстроить все преступления в одну линию, составляющую Преступление с прописной буквы, но он не представлял, даже отдаленно не представлял, Всей опасности, грозящей гибелью стране.

— Сейчас я включаю магнитофон,— сказал он уставшим голосом,— и предлагаю рассказать подробно о том, как вы обманным путем взяли у Турецкого его подпись, подсунув вместе со статистическими отчетами чистые бумажные листы, как по указанию подполковника Красниковского сфальсифицировали магнитофонную запись разговора Турецкого с Бабаянцем. Также предлагаю назвать всех соучастников убийства директора института Сухова, следователя Бабаянца, гадалки Бальцевич, майора госбезопасности Биляша. И последнее: где находится штаб организации, к которой принадлежите вы и подполковник Красниковский. Не буду вам лишний раз напоминать, что чистосердечное признание облегчит вашу вину даже в таком антигосударственном преступлении.

Меркулов ждал очень долго. Где-то занималась заря августовского воскресенья, но день обещал быть пасмурным. Напротив в доме зажглось одинокое окно, и заметалась за занавеской неясная тень.

— Я не буду вам ничего говорить, Меркулов,— услышал он негромкий, но твердый голос,— я отвечу только перед Богом.

* * *

Поездка шофера Мити по заданию босса обернулась долгим часом: если в Центральном Комитете партии он задержался не более минуты, то в Кремле его заставили ждать очень долго, пока наконец дали расписку в получении конверта. Но это было еще не всё: какой-то мужик, по виду канцелярская крыса, долго пытал шофера, стараясь узнать, где находится сейчас министр экономики Шахов, но Митя стойко вынес допрос и не раскололся. Не моргнув глазом, сочинил небылицу о плохом самочувствии министра и отбытии его в неизвестном направлении. Когда же приехал на квартиру Шахова и стал упаковывать вещи, то увидел, что из телефакса спускается за стол длинная бумажная лента каких-то посланий. Он оторвал ленту, свернул ее трубочкой, и в это время снова застрекотал телефакс и из аппарата полезла новая лента. В верхнем углу первой страницы он увидел крупную надпись: «Совершенно секретно», решил, что дождется конца, может и вправду какое важное государственное дело. Но аппарат стопорило, он жалобно пищал, и передача начиналась сызнова. Наконец появилось внизу одной страницы слово «конец», и Митя оторвал ленту, читать не стал — не потому, что ему было не положено знать правительственные секреты, а потому, что ему это было неинтересно, да и времени не было, обещал он боссу обернуться за час, а сейчас уже утро на дворе. Он уложил секретное послание в чемодан, покидал туда же кое-как содержимое письменного стола, на секунду задержал взгляд на красивой вещице — удивился: зачем это Виктор Степанович держит бабское украшение, у него ни жены, ни дочерей, да и знакомых дамочек вроде тоже нет, но положил вещицу в чемодан, захлопнул его и спустился вниз к машине.