ружей по бутылкам, либо, часто перекликаясь, собирают на болотах клюкву. Но этот бедлам почему-то не мешает встрече.

Принято считать, что существо обитает в местностях безлюдных. Туда и устремляются новенькие зоосыщики. А тот, кого они ищут, словно в насмешку, появляется в самых обжитых местах, подходит к человеческому жилью, не робея, разгуливает даже в солдатской казарме.

Экспедиция обычно считается успешной, если удается привезти несколько загадочных волосков или сделать гипсовый слепок огромного следа. Привозят также образцы экскрементов. Их, правда, не превращают в экспонат. Передают в лаборатории. Но эксперты, как и в случае с волосками, отказываются дать заключение, что кал принадлежит объекту поиска, а не какому-нибудь крупному экземпляру медведя.

В этом, может быть, заключено самое главное противоречие: к чему эти поиски волосинок, следов, кала, лежек зверя, погрызов? Для того, чтобы подтвердить версию о его реальном существовании? Но эта версия подтверждается десятками, сотнями очевидцев. Эту тварь видят то спящей, то купающейся, то собирающей еду, то бредущей по лесу или скалам. Чем же рассказы менее убедительны, чем следы или волосинки? Но сбор так называемых «опросных данных» (рассказов очевидцев) продолжает оставаться главным в работе криптозоологов.

Всякие серьезные исследования требуют мысли и логики. Если же исследование строится на несообраз-I ностях, то достигается цель, обратная ожидаемой. Вместо веры в феномен у массового читателя возникает насмешливое недоверие.

Для того, кого ищут, численность экспедиции роли не играет. Но она имеет значение для тех, кто ищет.

С нами едут три профессиональных фотографа. Чтобы потом не было оснований сказать: вот, мол, видели, но сделать снимок не могли.

Экспедиция состоит из трех групп, которые будут обследовать местность вокруг базового лагеря, поддерживая связь с помощью портативных радиостанций.

Соблюдаются сразу два принципа экспедиционной работы: терпеливое выжидание на одном месте и активный, динамичный поиск.

Среди криптозоологов немало тех, кто приписывает животному мощные экстрасенсорные данные, якобы выработанные вместо способности мыслить и говорить. Проверим и эту версию. В составе экспедиции экстрасенс, специалисты по аномальным явлениям. А в багаже — уникальные приборы так называемой «нетрадиционной техники». Работа с этими приборами будет вестись под руководством сотрудника микролептонной лаборатории.

Женщины-криптозоологи обычно достигают более впечатляющих результатов, чем их коллеги-мужчины.

Исследователям-мужчинам больше везло в тех случаях, когда они привлекали существо феромональными метками, взятыми у шимпанзе — обезьяны, чье расположение аминокислот гемоглобина почти полностью совпадает с человеческим. Вероятно, Поршнев был и в этом прав, советуя направлять половой инстинкт «снежного человека» на эволюционно близкое существе. Мы выполнили и этот завет.

Повторюсь: наша экспедиция была рекогносцировочная. Настрой на успех выражался только в походном оснащении и технической вооруженности. В остальном — никаких честолюбимых планов и иллюзий.

ЭКСПЕРТИЗА ОДНОЙ СЕНСАЦИИ

Мы летели в верховья реки Мегры. Машина была перегружена. Не в силах оторваться от земли вертикально, МИ-8 поднимался в воздух, как самолет. Однажды колеса отчетливо задели верхушки пихт. Даже наши спутники — бывалые геологи выразительно переглянулись. Кажется обошлось.

Ладно, они летели на работу. В этих местах разведано огромное месторождение алмазов. Но нас-то зачем понесло в эту тьмутаракань, где одни болота, реки, озера и клочки тайги?

Мы летели на экспертизу. Нужно было побывать там, где архангельский профессор медицины Алеутский видел гоминоида. Если кто-то поведал миру сенсацию, почему бы кому-то не подтвердить: да, это в самом деле было! Если кто-то решил заморочить голову миллионам читателей, почему бы кому-то не поставить мистификатора на место.

Теперь самое время сказать, как возникла идея экспедиции. Когда зимой телевидение показало сюжет из Каргополя, я подумал: ай да солдатики! ай да потешники! Но когда уважаемая газета опубликовала то, что якобы приключилось с архангельским профессором, эмоция была уже другая: ребята, ну надо же меру знать!

Вскоре я был в Архангельске. Профессор Алеутский производил впечатление человека, у которого с головой все в порядке. Он сам указал наиболее фантастические места в своем рассказе. «Тазовые кости медведя топором-то не вдруг разрубишь. А тут — разодрать надвое одним движением… Для меня самого все увиденное — как дурной сон». Правда, настораживало, что «огромные белые груди, каждая размером с ведро» казались профессору как бы в порядке вещей.

Ничего невероятного не было для него и в том, что собранные гоминоидом грибы (и услужливо принесенные прямо к палатке), брошенные знакомой старушкой в печку (старушка признала их несъедобными), горели, по словам профессора, огнем электросварки. «Рассказываю все, как было, — сказал он мне с подкупающей простотой. — Хотите — верьте, хотите — не верьте. Я сам — материалист до мозга костей. И, если бы это случилось не со мной, я бы тоже, наверное, иронически улыбался».

Уж коли такие чудеса приключились, то проще всего было бы свести нас с другим очевидцем — студентом Сашей. Или, наконец, с вертолетчиком Сережей. «Не будут они с вами разговаривать, — сказал Алеутский. — После того случая Саша заболел гепатитом, Сережа слег со стенокардией, а у меня случился приступ астмы, затем — отек легкого, хотя раньше я, человек некурящий, никакими болезнями не страдал».

Я не знал, что сказать. Передо мной сидел солидный человек, заведующий кафедрой фармакологии, профессор, очень известный в городе, очень уважаемый человек. Из головы не выходил вопрос: ну зачем ему так лихо фантазировать?

В общем-то, кое-какой смысл был. Профессор стал получать отклики читателей. Одна женщина (альпинистка) писала ему, что каждый год ездит на Памир, где встречается со своим гигантским волосатым другом и на этой почве разочаровалась в муже, развелась с ним. Другая (страдавшая бесплодием) делилась секретом, что родила от лесного мужчины девочку, но ребенок получился страшно волосатым, не поможет ли профессор какими-нибудь травами. «Прошло уже несколько месяцев, а письма все идут и идут», — с гордостью сообщил Алеутский. И тут я понял, что это для него значит. Он вступил в общение с теми, кто тоже прикоснулся к чуду. Или к тем, кто это чудо по какой-то непостижимой внутренней потребности выдумал.

Не знаю, хотел того профессор или нет, но его сенсационная заметка дала и другой, еще более приятный результат. Приезжали криптозоологи — искатели лесного человека, обхаживали, допытывались, где же спасла профессора самка гоминоида. Вот и на меня Николай Николаевич посматривал с особым чувством. Он был владельцем жгучей тайны! Он мог показать на карте заветное место. А мог и не показать.

Потом я зашел в редакцию областной газеты «Правда Севера». Там мне дали прочесть еще одну заметку профессора, уже подготовленную к публикации. И я понял, что есть еще и третий результат.

Один из