Акт II

Пожилая дама в манто из искусственного меха и вязаной шапочке наклоняется к его матери:

– Не могли бы вы сказать своему сыну, чтобы он слез со скамейки?

– Мадам, я не являюсь сторонницей авторитарного воспитания. Он должен сам понять, что хорошо, а что плохо.

Вот в чем дело! Оказывается, мама является сторонницей принципов воспитания, укоренившихся в обществе в 1970-х годах в ответ на муштру, существовавшую в прусских, а затем и нацистских семьях.

Я в двух словах обрисовала вам проблему, но, надеюсь, вы сможете ощутить ее глубину. Смущенные взгляды. Тишина в вагоне.

Акт III

К матери подходит панк. Он с самого начала присутствовал при происходящем: стоял, ссутулившись, возле двери в своей потертой кожаной куртке, держа за поводок двух собак, таких же облезлых, как и он сам, но к тому же еще и мокрых. За исключением гребня, вздыбленного, по старинке, при помощи сахарного раствора над головой, все у него имело поношенный вид. В Берлине punk’s not dead, punk’s never dead («панки еще живы и никогда не умрут»), и на этих продырявленных, как дуршлаги, во многих местах существ уже не обращают внимания, но с его выходом на сцену напряжение в вагоне усилилось.

Акт IV

Панк выпускает из рук поводок, покопавшись во рту, вытаскивает жвачку и решительным жестом приклеивает ее ко лбу матери.

– Ко мне также не применяли принципы авторитарного воспитания! – говорит он и, взявшись за поводок, удаляется.

Смущенные взгляды, тишина.

Акт V

Страх и ужас обуяли малыша, он переживает и без всяких просьб и уговоров сам садится на скамейку. На следующей остановке мать поспешно выходит из вагона.

Удовлетворенные взгляды, вздохи облегчения, а панк в наших глазах стал героем.

В качестве дополнения

Чтобы избежать подобных сцен (на ваших глазах могут разворачиваться еще более жестокие драмы: кто-то из посетителей кафе, например, может прийти в такое бешенство, что опрокинет на голову малышей чашки с латте макиато), и поэтому отныне в некоторые заведения вход с детьми (как и с собаками) Eintritt verboten, то есть запрещен.

Предвидя эту тенденцию, Клаус Шульте, один из двух совладельцев кафе Niesen, расположенного в Мауэрпарке, в самом центра квартала Прегненси Берг, отец нескольких детей, организовал свой бар по образу и подобию социальных структур, определив его как место, где всё в той или оной степени позволено, как в творчестве немецкого художника Йозефа Бойса (один из главных теоретиков постмодернизма). И у каждого здесь свое место. У детей – игровая комната в глубине кафе, и вход в общий зал, куда люди приходят отдохнуть, им запрещен. Не знаю, что обо всем этом сказал бы Бойс, но посетители Niesen обеими руками голосуют за этот новый вид сегрегации. «Для курящих выделено особое помещение, почему бы не распространить этот обычай и на детей? Ведь признаемся себе, что своими криками и шумом они могут кого угодно вывести из терпения!»

«Это в корне неправильно», – сказал бы любой законодатель. В 2010 году Берлинский округ внес изменения в законы, предоставляющие больше прав нашим милым шалунам. Отныне возня и крики малышей воспринимаются, с официальной точки зрения, в качестве насущной потребности, свойственной детству. Это помогает малышам в расцвете их личности. И более того, это способствует их развитию, уточняет параграф 3 законодательного текста. Итак, милые детки, доставайте ваши свистки и барабаны, а те, кому это мешает, могут отправляться, куда им угодно! Берлин по площади в восемь раз превосходит Париж, и треть всей недвижимости пустует, поэтому добро пожаловать в свободное плавание по берлинским апартаментам. Ведь главный козырь города – это его свободное пространство.

Еще один признак того, что моя жизнь изменилась. Отныне, если я перехожу улицу, когда горит красный человечек, на мою голову сыплется град упреков: «Вы подаете плохой пример ребенку». Не спорю, но ему всего лишь четыре месяца, господа! Как правило, горожане с иронией относятся к пресловутой берлинской дисциплине, и вот уже на протяжении многих лет переходят улицы, когда и как им заблагорассудится. А ночью, за неимением средств и изыскивая новые способы экономии, власти города даже гасят огни некоторых опознавательных знаков. Не пытаясь подражать Парижу или Риму, берлинская вседозволенность разрушает все кодексы, начиная с правил дорожного движения (пусть та, которая ни разу в жизни не ездила на велосипеде с незажженными фонарями, поднимет руку; я уж не говорю о том, что теоретически мы все должны садиться за руль трезвыми, не правда ли?). Короче говоря, бросаю беглый взгляд направо, налево и перехожу улицу. Но с толерантностью покончено, как только в поле зрения появляется ребенок (ваш собственный или любой другой). Прохожие набрасываются на вас с остервенением оспы, истребляющей прихожан сельской церкви. Да, неприятное зрелище! От этих цепей, которыми сразу после рождения ребенка сковывают ноги берлинских мамочек, я попыталась избавиться с французским тактом… Обещаю себе, что буду сопротивляться до последнего! Но однажды замечание прозвучало из моей собственной коляски: моя дочь, которая еще путала слова «мама» и «папа», вдруг подняла пальчик и замахала им в негативном жесте, как бы говоря: «Нет, нет, нет, красный человечек, надо подождать!» Даже мой ребенок с ними заодно! Впервые я подумала о том, что откажусь от места в яслях за 100 евро ради того, чтобы нанять девушку-француженку с почасовой оплатой, которая, разумеется, запросит баснословную цену, но зато привьет моему сокровищу необходимые принципы и научит правилам выживания по-французски.

Я встретила Неси и Асену в июне 2008 года, когда все жили Чемпионатом Европы по футболу. Белые джинсы и маленький ярко-красный верх, именно так они решили поддержать сборную Турции. Тогда им было по 19 лет, у каждой в ноздре по бриллианту, сигарета в углу рта и блеск на губах. Турция играла против Германии за место в финале, и по этому случаю в Кройцберге, он же Маленький Стамбул, были организованы празднества с трансляцией мачта на открытом воздухе. Гул стоял неимоверный, кричали все, и девушки не отставали от мужчин. В их числе были, разумеется, Асена, с глазами цвета морской волны, и Неси, с ее ироничным отношением к жизни.

Через несколько дней я встретила их в районном кафе, в этот раз у них не было поводов для волнения, и девушки были совершенно спокойны. Они пили чай с мятой и колу лайт. Неси была в спортивных штанах, так низко сидящих на бедрах, что виднелось тело. Она теребила пайетки, которые сама нашила на матерчатую сумку, и поделилась со мной информацией: все решено, дата ее свадьбы назначена! Завтра она едет в Турцию обучать немецкому языку своего возлюбленного. С 2007 года кандидаты на воссоединение с семьей должны пройти тест на знание языка, чтобы получить визу. Тронутая такой преданностью и самопожертвованием, я спросила: «Ты с ним виделась во время каникул?» – «Нет, нет, это мой кузен, и, когда мы были еще детьми, было решено, что мы поженимся. Я счастлива, потому что я любила его всегда». В ее глазах появился блеск, щеки порозовели. Сомнений нет: ироничная Неси, которая никогда не лезет за словом в карман, совершенно откровенна со мной. Странно, как могла берлинская девчонка, родившаяся здесь и выросшая на этих улицах, настолько проникнуться идеей традиционной модели семьи, что почувствовать себя влюбленной. Но с другой стороны, брак по предварительному сговору не означает, что он насильственный.