Мы опрометью выскочили из поезда и быстро пересели. Какое облегчение я испытала, войдя в чистый вагон с безлюдным коридором! В большей части купе ехали офицеры, но одно оказалось свободным: это было купе второго класса с четырьмя полками. Когда мы с Ионгденом окончательно расположились там, появился толстый китаец, использовавший меня прошлой ночью вместо подушки. Он тоже сделал пересадку. Денщики притащили огромный мешок, на котором он сидел в другом поезде, — по-видимому, других вещей у него не было.

Офицер тотчас же растянулся на одной из полок и захрапел. Я надеялась обмыть и прополоскать свой распухший рот, но в вагоне невозможно было раздобыть никакой жидкости — ни воды, ни чая.

Мы прибыли в Чжэнчжоу во второй половине дня. Я вспомнила, как приехала сюда ночью в 1918 году из Пекина. Здесь мне впервые довелось узнать, что такое китайская гостиница. Невозможно забыть возникшее у меня отвращение при виде принесенного служанкой таза для омовения с горячей водой, почти кипятком, в котором плавало небольшое полотенце, настолько грязное, как будто им чистили сковороды.

Я направлялась тогда в Ганьсу. Китай был совсем другим, гораздо приятнее, чем сейчас, несмотря на убогие гостиницы с грязными полотенцами. Впрочем, скверные гостиницы и грязь по-прежнему существуют, а вот множество милых и ярких вещей канули в небытие вместе со свободой, которой пользовались в ту пору любители путешествий.

Немного дальше, на другой остановке, в мое купе зашли полицейские и принялись задавать вопросы толстому офицеру. Поглядев на меня, они осведомились, едем ли мы вместе, и после отрицательного ответа больше не обращали на меня внимания. Допрос продолжался, и, хотя я очень мало что понимала, было ясно, что с военным обращаются без всякого почтения. В конце концов он рассердился. Полицейские — их было трое — настаивали, чтобы он сошел с поезда и объяснился с их командиром. Офицер артачился, но трое насмешливо улыбавшихся сыщиков в итоге одержали верх: он поднялся и последовал за ними. Я не знаю, спустился ли он вниз или их старший ждал его в тамбуре, в конце вагона. Моего соседа долго не было, а затем он вернулся с обиженным видом, по-видимому переживая из-за унизительной процедуры, которой его подвергли. Однако ему, видимо, удалось оправдаться в ходе допроса, ибо трое сыщиков и четвертый, очевидно их начальник, стоявшие на перроне, учтиво отдали ему честь, когда поезд тронулся.

По-моему, они хотели узнать, почему этот офицер не на фронте, куда он направляется, а также расспрашивали его о расположении войск.

Поначалу он отказывался отвечать, заявляя, что его могут казнить, если он разболтает «генеральскую тайну» (при этом он показывал жестом, как ему отрубают голову). Однако те настаивали, и ему пришлось хотя бы отчасти удовлетворить их любопытство.

Растянувшись на своей полке, я спокойно проспала всю ночь, а когда проснулась, за окном шел дождь и мы проезжали через залитую водой местность. Ионгден сообщил мне, что толстый офицер сошел незадолго до рассвета на какой-то маленькой станции.

Утром мимо прошло несколько встречных поездов, забитых сычуаньскими и кантонскими солдатами. На ногах у них были только плетеные сандалии, вместо шинелей поверх серых хлопчатобумажных гимнастерок, надетых прямо на голое тело, без нижнего белья, были наброшены тонкие бумажные покрывала. В таком виде им предстояло ехать несколько дней и ночей в открытых вагонах, не защищенных от ветра и дождя. Некоторые служивые соорудили навесы из одеял и бамбуковых палок. Лучше всего было тем, кто прихватил с собой «непромокаемую одежду» земляков-крестьян, состоящую из толстой соломенной накидки и широкой, плетенной из бамбука шляпы-зонта. Глядя на нелепый наряд такого вояки, невольно начинаешь высматривать, где лежит его лук со стрелами. Поистине невозможно было представить, что кто-то из них пользуется современным оружием. Впрочем, у них его не было вовсе. Как и в Шаньси, в то утро мимо нас проследовало множество вагонов с этими бедолагами, но я не заметила там ни винтовок, ни орудий. Где смогут раздобыть оружие необученные новобранцы?.. И сколько времени им потребуется, чтобы научиться с ним обращаться?..

Дождь продолжал идти, и вдобавок поднялся резкий ветер, злобно хлеставший людей по лицу. Серая сумрачная пелена заволокла окрестности, и жизнерадостная китайская земля погрузилась в атмосферу гнетущей тоски.

Затем мы проехали через горный массив и миновали ущелье Цикунь-шань, облюбованное иностранцами для летнего отдыха. На одной из маленьких станций я обратила внимание на рабочего, дробившего уголь. Он сидел прямо на угольной куче, в коричневом плаще с накинутым на голову остроконечным капюшоном. Со спины этот человек был похож на святого Франциска Ассизского, и я пожалела, что у меня нет фотоаппарата, — можно было бы сделать забавный снимок.

Около пяти часов вечера мы проехали мимо городка под названием Васянь, если я не ошибаюсь. В этом населенном пункте, расположенном напротив железной дороги, очевидно, обосновались военные. Все магазины были закрыты, и вдоль совершенно безлюдной дороги стояли часовые. Какой-то человек попытался выглянуть сквозь приоткрытую дверь, но караульный тут же грубо втолкнул его обратно в дом.

Мы прибыли в Ханькоу около девяти часов вечера. Таким образом, после отъезда из Тайюаня мы провели в пути три дня и три ночи.

Преподобный П. дал мне адрес одной гостиницы в Ханькоу, и я тотчас отправилась туда.

— Мест нет, — заявил привратник-индус[78].

Я упорно добивалась встречи с хозяйкой; наконец она вышла на лестничную площадку в пеньюаре, подтвердила, что у нее нет ни одного свободного уголка, и посоветовала мне обратиться в другую гостиницу, сообщив, как ее найти.

Там мы услышали такой же ответ: все номера заняты — Ханькоу был наводнен беженцами. Хозяин гостиницы дал нам адрес одной дамы, сдававшей меблированные квартиры, которая, возможно, согласилась бы нас принять.

Но и тот дом был забит до отказа.

Пока мы разъезжали в колясках рикши, прошло много времени; часы показывали одиннадцать вечера, улицы опустели, дул пронизывающий ветер. Нервы Ионгдена, подвергавшиеся после отъезда из Утайшаня непосильной нагрузке, начали сдавать: из его глаз брызнули слезы.

— Куда нам деваться? — хныкал он.

Я же считала, что мы оказались в необычном положении, и готова была посмеяться над нашими злоключениями, хотя и понимала, что они не могут продолжаться бесконечно.

Один из возчиков посоветовал нам обратиться в «миссию американцев». Миссия — не отель, подумала я, но всё же нас могут пустить внутрь, хотя бы в прихожую. Не оставаться же нам ночевать на улице.

Дом, названный кули «миссией американцев», фактически был общежитием американских лютеран (Lutheran Mission Home); оно размещалось в большом современном здании, насчитывавшем сотни комнат, в принципе предназначавшихся для протестантов, временно находившихся в Ханькоу, но их могли сдавать и другим приезжим.