— Я поеду с вами. Но прежде скажите мне, Балиан, согласитесь ли вы воспользоваться моим гостеприимством?

— Почему бы и нет? Нам обоим необходимо отдохнуть... и помыться!

— Вы сможете сделать и то и другое... и не только!

Пока Балиан д'Ибелин и его товарищи с оружием и руках защищали свою жизнь, сражаясь с мамелюками, в Наблусе Мария пыталась защитить свою дочь от ежедневных домогательств ее супруга. Недавно прибывший в город Онфруа де Торон осаждал маленький дворец, лил слезы и источал мольбы, которые время от времени сменялись припадками ярости. На все это она отвечала, что Изабелла слишком слаба для того, чтобы в майскую жару отправляться в Трансиорданию. А когда он начинал умолять, чтобы ему позволили хотя бы ее увидеть, она спрашивала у опечаленного молодого человека: неужели ему так не терпится узнать из уст возлюбленной, что она о нем думает? Но он ничего и слышать не желал, и не следующий день снова принимался за свое... Мария прекрасно знала, что Онфруа вправе требовать свидания с супругой, что, вероятнее всего, он простоит у дверей до тех пор, пока ему ее не вернут, но слишком страшно ей делалось при мысли о том, чтобы отослать дочь в это гнездо стервятников, отдать ее на растерзание злобной свекрови и похотливому Рено. Изабелла и в самом деле не скрыла от матери, что тот ее преследует, а Онфруа не в состоянии ее защитить. И потому она тянула время, а главное — ждала возвращения Балиана: ведь он был хозяином в Наблусе, и никто не должен был приезжать или уезжать без его позволения... Во всяком случае, так она объяснила ситуацию безутешному мужу Изабеллы.

Вот его-то как раз Балиан и увидел первым, когда вернулся из Иерусалима, доведя свою нелегкую миссию до конца. Онфруа был принят хуже некуда. Супруг Марии Комнин смертельно устал от бесконечных переговоров и был так же мрачен, как грозившее им будущее.

— Вам вернут вашу жену, как только она выздоровеет, но лучше бы вам оставить ее здесь, потому что и речи не может быть о том, чтобы везти ее в Крак.

— Но почему? В конце концов, это мой замок, дом моих предков, и мы всегда жили там счастливо и прелестно...

— Да очнитесь вы, молокосос! — проворчал Балиан. — Что вы мне тут рассказываете про приятную жизнь, когда уже идет война? Вам придется сражаться, понимаете? Сражаться! Сменить столь любимые вами бархат и парчу на шлем, кольчугу и толстую куртку, а ваши прелестные стишки — на меч и боевой топор. Вы, я думаю, уже посвящены в рыцари?

— Разумеется! Мессир Рено сам меня посвятил!

— Он, видно, надеялся сделать из вас того, кем вы не являетесь и не станете никогда... если только не случится чудо! Ну, а теперь скажите, есть ли у вас дом в Иерусалиме?

— И великолепный... хотя он немного маловат и... Но Балиан явно решил не дать ему закончить ни одной фразы.

— Стало быть, именно туда вам и следует отвезти вашу супругу, если она согласится последовать за вами. Там она будет в безопасности. Потому что, да будет вам известно, война, которая вот-вот начнется, будет хуже всех тех, какие нам довелось пережить...

Сказав это, Балиан отправился искать жену и нашел ее в саду под пальмами. С ней была и Изабелла. Они сидели на скамье у подножия чешуйчатого ствола, и в сиянии пробивавшихся сквозь листья солнечных стрел показались ему особенно красивыми и хрупкими.

Сердце его сжалось при мысли о том, что вскоре ему придется их покинуть и отправиться навстречу своей судьбе, которую он разделит с королевством. Стоя перед ними, Эрнуль де Жибле, его бывший щитоносец, которого он после тяжелого ранения, заметив его способности, предпочел сделать летописцем, что-то читал им вслух.

Увидев своего господина, юноша с радостным восклицанием направился к нему, чтобы поздороваться, по Мария его опередила. Она бросилась к мужу и пылко его обняла. Одна только Изабелла, несмотря на то, что очень любила отчима, не шелохнулась. Она казалась еще бледнее, а главное — еще печальнее, чем в день его отъезда. Попросив Марию на минутку оставить его с падчерицей наедине, Балиан подошел к Изабелле, сел рядом с ней на скамью и взял ее маленькую руку.

— Мне кажется, милая дочь, вам стало лучше, я рад видеть вас на ногах...

— Я и в самом деле чувствую себя лучше, я окрепла, но не до такой степени, чтобы вернуться туда!

Нетрудно было догадаться, что она имела в виду.

— Я думаю, вы еще долго туда не вернетесь. Именно это я только что объяснил мессиру Онфруа, который, как вы, должно быть, знаете, громко требует вас... впрочем, ему вскоре придется вас покинуть.

— Покинуть меня? По-моему, он вовсе к этому не склонен!

— Он вынужден будет сделать это, если не хочет, чтобы его заклеймили позором, потому что вскоре нам предстоит сражаться. Он знает, что, если не согласится оставить вас здесь, ему придется отвезти вас в Иерусалим.

Услышав название столицы, Изабелла внезапно ожила:

— В Иерусалим? Мне кажется, я охотно бы туда отправилась! Может быть, там я смогу узнать о людях, которых очень любила, например, о моей милой служанке Ариане, покинувшей меня из-за того, что я огорчила брата, захотев стать женой Онфруа, а она не могла с этим смириться...

— И еще об одном человеке, верно? Есть некто, о ком вам хотелось бы узнать, по крайней мере, жив этот человек или умер.

От волнения тонкое, словно выточенное из слоновой кости лицо окрасилось румянцем, но Изабелла не отвела взгляда. Напротив, она посмотрела Балиану прямо в глаза и решительно проговорила:

— Дочь короля не прибегает к хитрым уловкам, и мне не стыдно признаться в том, что меня заботит судьба Тибо де Куртене, потому что никто не смог мне сказать, что с ним стало...

— Я могу вам это сказать, потому что мы с ним недавно бились бок о бок, и в этом бою он один сражался против сотни!

— Боже! Он не...

— Нет. Он жив, и я даже проводил его на прошлой неделе в главный дом Ордена.

— Главный дом Ордена? — прошептала Изабелла, и лицо ее вновь побледнело.

— Да, дочь моя! Когда я его увидел, на нем был белый плащ рыцарей-тамплиеров. В Орден его привел друг, там он нашел убежище; для него это был единственный способ ускользнуть от его врагов, патриарха и сенешаля.

— Его отца? Родной отец желал ему смерти?

— Слово «отец» никогда ничего не значило для Жослена де Куртене. Для него его единственный сын всего лишь «бастард», и, хотя у него есть все основания им гордиться, он предпочел бы отправить его на шесть футов под землю, чем видеть при свете дня. Что же касается самого Тибо, я не уверен, что он нашел свое призвание в монашестве, пусть даже и с оружием в руках...

— Это не наше дело, — прервала его падчерица, и в голосе ее послышались слезы, которые она тщетно пыталась сдержать. — Он тамплиер, и этим все сказано!

Назавтра Изабелла позволила обезумевшему от радости Онфруа увезти ее в Иерусалим. Там она, по крайней мере, сможет видеть с террасы, возвышающейся над Сионской улицей, большой золотой крест, венчающий церковь тамплиеров. Пусть между ней и Тибо стали Бог и Пресвятая Дева, она рада уже тому, что он жив...