Сергей пытался осмыслить свою жизнь, с самого начала. Но все эти попытки спотыкались о ночь на Ивана Купала. Оттуда пути не было, словно опускалась невидимая планка, и напрочь отгораживала жизнь «до» и жизнь «после». Тяжкий груз вины невыносимым бременем лег на сердце, похоронив под собою будущее.

Вся надежда была на Старца, которого в обители почитали и окружали необычайной заботой. Но к Старцу его не пускали. Сначала надо было покаяться в грехах, а это у Горского никак не получалось. То есть формально он мог перечислить все, что содеял плохого, но душа его отторгала признание себя в качестве причины того, что произошло. Он считал, что так сложились обстоятельства, так получилось, и что он мало что мог изменить. В сущности, действовал не он, Сергей, а кто-то другой, который на время как бы становился им.

– «Всякий грех есть грех против любви», – твердил Вассиан. Но сама эта фраза была им заучена, а не прочувствована, что делало ее может быть и правильной, но не действенной. Горский выслушивал его, кивал головой и продолжал бродить по обители словно привидение – безразличный ко всему, сонный, с потухшим взглядом.

– Хочу поговорить со Старцем, – твердил он Вассиану и другим послушникам.

– Ладно! – согласился «батюшка». – Святой Старец каждое утро, едва только солнце встанет, ходит к роднику и сам набирает воду для себя. Там и побеседуй с ним, если сможешь! Это уж от тебя зависеть будет.

Сколько Старец жил в обители, никто не знал. Казалось, что всегда. Во всяком случае, очень давно. Никто не знал и сколько ему лет. Все помнили его седым, сухоньким, сгорбленным, с живыми синими глазами на длинном лице. Морщин на лице у него почти не было, зато руки были очень худые, обтянутые желтоватой кожей, с резко выступающими костями. Ходил он с непокрытой, белоснежно-седой головой, в черном наглухо закрытом длинном одеянии.

Горский решил поступить так, как советовал Вассиан. Морозный рассвет едва позолотил верхушки сосен, под ногами похрустывал утренний ледок. Старец легко спускался по склону к роднику, порозовевший от мороза и быстрой ходьбы, радостный. Увидев Сергея он ничуть не удивился.

– Меня ждешь?

Горский кивнул головой.

– Я знаю. С тех пор, как ты в обители появился, жду, что придешь. Болен ты. Тяжело болен!

– Нет… – промямлил Сергей, отчего-то оробев. – На здоровье не жалуюсь, – другое меня мучит.

Старик молча набирал воду в красивый серебряный кувшин, на Сергея не смотрел.

– Священный огонь обжигает, но он и очищает…Каждый должен молиться, чтобы кто-то зажег в нем огонь. – Старик вздохнул и посмотрел в высокое холодное небо, по которому плыли редкие перышки облаков.

– Какой огонь?

– Огонь любви к своим собратьям, человеческим существам, к богам и к самой жизни. Есть еще любовь к женщине, но об этом тебе знать рано!

– Я уже взрослый, – усмехнулся Горский.

– Возраст ничего не значит, – мягко возразил Старец. – Сердце у тебя незрелое, как зеленое яблоко. Но в любом человеческом сердце таится священная искра, пусть даже она погребена под пеплом и золой. Молись о том, чтобы вечное дыхание раздуло в тебе эту искру, чтобы оно возродило в тебе огонь.

– И тогда я пойму, что мне делать со своей жизнью? Я блуждаю в потемках…

– «Кто ищет – вынужден блуждать»!

Сергей поразился. Старец, живущий в уединенной обители, цитирует Гете? И так свободно!

– Представьте себе, молодой человек! – захохотал святой. – Великий Гете был весьма прозорлив. Он обладал даром предвидения. Самый сильный свет исходит не от светил небесных, – он всегда исходит от людей. Свет – великий аспект огня! Он освещает путь…

– А какой путь у меня? – с тоскливой безнадежностью спросил Горский. Он не понимал слов Старца и все больше разочаровывался. Вера в то, что кто-то подскажет ему, как быть дальше, что делать, – таяла, как тонкий ледок в лучах утреннего солнца.

– Я думаю, ты уже выбрал его. Сам. Никто не нуждается в подсказках, – серьезно ответил старик. – Это и есть истина.

Старец взял наполненный водой кувшин и отправился вверх по склону, легко и неторопливо. Он то и дело останавливался, любовался небом, розовыми от солнца березками на холме, всей берущей за душу неброской красотой русской природы. Он и сам казался частью ее, похожий на схимника с картин Нестерова.

Горский долго смотрел вслед Старцу, с тоской о неизвестной ему жизни, какая никогда не происходит на наших глазах, но которая возможна…

По утрам в монастырском храме шла служба. Через узкие длинные окошки лился скупой осенний свет, подкрашивая золотом бедное убранство церкви. Старые, темные от времени иконы укоризненно и печально взирали на молящихся; пахло ладаном и свечным воском. Сергей смотрел на колеблющиеся огоньки свечей…и не мог ни просить ни о чем, ни думать, ни раскаиваться. Его душа была закрыта; в нее не проникал свет. На душе становилось все тяжелее и тяжелее, хотелось плакать, но даже это у него не получалось.

В обители день проходил по раз и навсегда заведенному порядку: после утренней службы – обед, после обеда послушники расходились каждый по своим делам. Многие иноки[56]предпочитали совсем не выходить из своих келий. Сергей особенно любил эти часы тишины и уединения. Он возвращался в пустой храм и подолгу стоял там, глядя в большие темные глаза святых, спрашивая их о том, на что нет и не может быть ответа.

После разговора со Старцем у родника, он долго ходил вдоль обрыва, слушал шум сосен, плеск реки, по зеленоватой глади которой медленно плыли отраженные белые облака. В душе установилось какое-то ожидание…

В храме никого не было – в прохладном сумраке потрескивали свечи. Сергей чувствовал волнение и легкость, как перед полетом на дельтаплане. В студенческие годы он увлекался этим, потом забросил. Давно забытое ощущение всколыхнуло воспоминания…В столбе пыльного солнечного света появился силуэт девушки, похожей на Лиду. Ну вот, и тут она добралась до него! Не помогли ни молитвы, ни святая вода, ни Старец!

– Ты простила меня?

– Да…

Ее ответ был похож на дуновение ветра. Или Сергей сам его придумал? Наверное, сам. Он столько раз разговаривал с ней во сне и наяву! Спрашивал и не получал ответов! Поэтому он стал придумывать их, вести диалог. Становился то Лидой, то собой, то снова Лидой…Ему казалось, вот-вот он все поймет, доберется до сути, догадается, но…

Сергей прикоснулся рукой к спрятанному под монашеской одеждой медальону: золото приятно льнуло к телу, наполняло его теплом и покоем. Он поднял голову – силуэт девушки все так же стоял в сумраке храма, на свету, в котором клубился дым от горящих свеч…

– Почему ты сделала это?

– Что?

– Выпила яд!