как лично сросшийся с мастером-учителем инструмент — средство — цель, при пользовании которым смысл оставался за экраном, но экраном просвеченным, высветленным. При этом цитаты из священных текстов, то есть опять-таки слова — фрагменты приема, были единственным материалом этого славного научения учить.

Фундаментальнейшие споры по ключевым богословским вопросам в своей драматической неразрешимости заверша-лись едва ли не словесной игрой, правила ведения которой были, однако, четко нормированы. Так, спор о предопределении (воля бога или воля человека предопределяет спасение души или погибель души) закончился вербально-игровым соглашением: "Не человек предопределен к наказанию, а наказание предопределено человеку".

Жанр житий и видений ориентирован на учительско-ученическую цель — как жить. Но это уже более поздние времена, а именно те времена, когда этот жанр действительно станет подлинно художественной формой (XIV век: "Видение…" Уильяма Ленгленда, "Божественная комедия" Данте), утратив подлинно учительские свои характеристики, зато почти став эстетическим предметом.

И совсем уже воспаряет над смыслом стихотворческий канон, наставляющий стихосложению не "по слуху", а "по науке". "По науке", которая предписывала так слагать стихи и так в них расставлять слова, чтобы каждое слово в точности знало свое место — как в стихах старых поэтов. Свет одного слова, поставленного рядом с другими словами, которые тоже — в отдельности — светлы, дают ученую темь, ученый сумрак, хотя и во имя просветляющего смысла.

Намечается новый квазисинтез культуры монастырей и народной культуры, сопровождаемый дальнейшей варваризацией учительского канона. При таком обороте дела вовсе не удивляет вытеснение римско-античных реминисценций библеизмами, фольклорно-языческими клише из франко-германских преданий. Но тут же, рядом, в том же IX веке — совсем уже таинственный "Вальтари", в котором древнегерманский героический сказ облекается в форму Вергилиевой "Энеиды".

Словесно-поучающий монстр как культурный знак социально-политического безвременья: императорской власти не существует, авторитет папы если не эфемерен, то слаб до чрезвычайности. Град божий на земле как будто не состоялся. Не осуществился и культурный идеал, должный соответствовать идеалу социально-политическому.

Христианство универсально, и потому церковь — носитель и проводник христианской идеи — объемлет, пронизывает, скрепляет все сферы жизни. Она хотела бы слиться с государ-ством, забывая на время о своей исконной, укорененной в истории связи с Римом.

Вместе с тем и государство — речь здесь идет о франкской державе — хочет распорядиться церковью как в экономической, так равно и в религиозной ее прерогативах, имея перед собой умозрительный и, казалось, легко достижимый общественный идеал, предполагающий единство жизни в политике и жизни в религии.

Государь — верный подданный папы, но и защитник и покровитель католической церкви. Причем возможность этого покровительства коренилась в экспансионистских устремлениях Карла Великого, при котором страна франков в VIII веке совпала с "градом божиим" — таким, каким можно было его помыслить в те времена. Землей Карла была вся средняя Европа и вместе с ней земли Астурии, Шотландии, области англосаксонского клира.

Итак: очень большое, достаточно цельное государство, глава которого едва ли не с полным правом обеспечивает государственное благо и религиозное благо в пределах имперских границ, осуществляя в собственном законодательстве соборные каноны, но при этом санкционирует избрание папы.

Алкуин наставляет Карла Великого, этого теократического монарха града божьего на земле, тождественного государству: "Помни всегда, царь мой, о боге, царе твоем, со страхом и любовью. На место его поставлен ты блюсти и царствовать над всеми членами его тела, и обязан ты отдать отчет в день Суда… Епископ же — на втором месте, только на месте Христа. Поэтому тщательно старайтесь установить над народом божьим закон божий, который сообщен тебе богом твоим, наместник коего ты".

Интерес к светским знаниям вызвал общий подъем культуры, вызванный Каролингским Возрождением.

При дворе Карла Великого были созданы апологетические "Королевские анналы", и со второй трети IX века началось летописание. Создаются политические трактаты, биографии Карла Великого, Людовика Благочестивого, получает развитие литература, формируются народные языки (романские и германские), вырабатывается новое, легко читаемое письмо — так называемый каролингский минускул.

В мастерских (скрипториях) при монастырях переписывались книги, образовавшие ценнейший фонд каролингских рукописей.

На основе объединения заимствований из позднего античного и византийского искусства с местными варварскими традициями закладываются основы европейского средневекового феодального искусства.

Строятся монастыри, дворцы, церкви с развитой объемной композицией и динамичным силуэтом.

Храмы и дворцы широко украшались мозаиками и фресками. Наряду с раннехристианской традицией, восходящей к античности, элементами пространства и объема в монументальной живописи наблюдаются черты порывистости, экспрессии. Еще сильнее они проявились в книжной миниатюре (изображения евангелистов, библейских сцен, монархов каролингской династии), поражая страстной взволнованностью, непосредственностью наблюдений, свободой и динамикой композиции и рисунка. Скульптура представлена изделиями из слоновой кости (оклады книг, складни, гребни, ларцы и т. д.). Развивается литье, чеканка и гравировка по металлу, украшение изделий эмалью и камнями, резьба по камню и алебастру.

Всего век спустя, когда миновал апогей каролингской культуры, ученое время Карла Великого с Алкуиновой учебной программой стало в некотором роде образом культуры, и потому объемно и точно схватывающим его суть.

Святой Франциск (XII век)

Средневековый хронист рассказывает. [38]

Папа Иннокентий III, выслушав среди кардиналов консистории устав божьего человека Франциска, нечесаного, с длинной бородой, в лохмотьях, с нависшими черными бровями, сказал ему: "Ступай, сын мой, и поищи свиней; с ними у тебя, кажется, более общего, чем с людьми; поваляйся с ними в грязи, передай им твой устав и упражняйся на них в проповедях твоих".

Франциск наклонил голову, вышел и, найдя стадо свиней, в точности так и поступил: стал валяться с ними на земле. Весь в грязи он вернулся — и вновь к папе: "Владыко, я исполнил твое приказание; услышь и ты теперь мою мольбу".

Растроганный и огорченный собою, папа выслушал Франциска, человека божьего.

Франциск призывал любить птиц и зверей.

Вопрос — ответ. На слово — дело.

В результате целая жизнь, сложенная из таких вот жестов-поступков. Легко сложенная — простодушно, как у юродивого; беззаботно, как у ребенка играющего; внезапно, как у жонглера-эксцентрика; весело, как у ваганта-бродяги…

Чистый жизненный жест — снайперски точный выстрел в самую суть дела. Без промаха. Жизнь как самоочищение — высветление. Без слов. Вне слов. И потому умение — научение исключено. Но учит и Франциск — всех и каждого, каждого и всех…

Парадокс: последний-распоследний неуч, должный всех научить правильно жить и сам должный выучиться тому же. Жить по вере…

Жил как антиученый — внеученый. Жил неучем, неучем и умер.

Но лишь стоило этой замечательной жизни физически завершиться, как тут же (а спустя время — тем более) его жизнь стала текстом, ставшим предметом поучительных