Приближенным ко двору «иноземцам» требовалось нечто, способное умерить ненависть датчанки ко всему германскому, и тут как нельзя лучше подвернулся я. Спаситель Николая от неминуемой смерти, по сути, поводырь Дагмары к императорскому венцу. А брак с фрейлиной, девушкой одного с принцессой происхождения, непременно усилит эффект. Продемонстрирует, что русские немцы неповинны в унижении ее Родины, а как раз напротив – преданно служат Семье.

– И, Герман, не смей возражать! – подвел итог глава семьи Лерхе. – Твоя глупая неуступчивость может сильно ударить по нашему покровителю. Особенно когда станет известно, что Петр Георгиевич ведет переговоры с прусскими посланцами об отказе от претензий на титул великого герцога Лауэнбургского. И хотя в силу старшинства в Голштейн-Зонденбургской Глюксбургской ветви Ольденбургов он имеет право не ставить родственников в известность касательно своих планов в распоряжении собственными землями, скандал может возникнуть нешуточный…

Вскоре я совершенно запутался в хитросплетениях этих трудно выговариваемых северогерманских фамилий, степени их родства и отношений к Датскому королевскому дому. Да, по большому счету, и не пытался разобраться. Какая разница, кто кому что должен или кто на что имеет право, если и принц Ольденбургский, и принцесса Дагмара в итоге окажутся на берегах Невы, за тридевять земель от спорных территорий. А я, как только станет возможно, вернусь в свою любимую Тьмутаракань. Герин отец намерен меня женить? Так тем лучше! Отец нареченной – вроде как главный завхоз Военного министерства, родством с таким человеком грех разбрасываться. И насколько мой мозговой партизан мог припомнить, Наденька Якобсон достаточно мила, чтобы я не почувствовал к ней отвращение.

В общем, проявил покорность и согласился. И немедленно был за это вознагражден. Старый доктор права и генерал знал об эффективности комплекса из кнута и пряника.

– Иван Давидович в приданое отдает свою долю в товариществе с господином статским советником Асташевым. Это четыре золотоносных прииска на Золотом Китате в Томской губернии, если ты не знаешь, – заявил Густав Васильевич, пряча довольную ухмылку в усы. – И у его высочества тоже будет к тебе предложение. Эдуард сообщал, ты осведомлялся о стремящихся к переселению в твою Сибирь. К Петру Георгиевичу же взывают о помощи датские беженцы из Голштинии. Дания – маленькая страна и не готова принять двадцать тысяч душ. Его императорское величество уже дозволил датчанам переселиться в Россию. Принц предложит тебе заняться размещением этих людей. Будь к этому готов…

Вот это действительно замечательный подарок! Куда лучше золотоносных участков в Мариинской тайге. Хотя и возможность на законных основаниях устроить ревизию конторских книг уважаемого Ивана Дмитриевича тоже дорогого стоила.

До назначенного у Мезенцева ужина оставалось еще часа три, которые я попросту проспал. Наплевав на обустройство своих людей, на необходимость разбора вещей и на ностальгическое бухтение Геры, рухнул на узкую кровать и мгновенно вырубился, легким движением слипающихся век отмахнувшись от горы новой информации, которая на меня свалилась.

Проспал бы и больше – все-таки дорога здорово меня вымотала, но пришел неумолимый Апанас, разбудил. Белорус плохо представлял, кто такой этот Мезенцев и почему, едва заходила о нем речь, люди невольно говорили тише. Зато отлично умел пользоваться часами. И раз велено было будить в такое-то время – значит, будет исполнено.

До большого углового дома на Моховой, в которой снимал квартиры генерал-лейтенант, было недалеко. Петербург вообще оказался куда скромнее в размерах, чем в мое время. Раза этак в три. По большому счету, в полуверсте к юго-востоку от Николаевского вокзала город уже кончался. Широкие улицы и бульвары создавали обманчивое впечатление, а на самом деле население сейчас едва ли больше полумиллиона человек, существенная часть из которых – солдаты и офицеры гвардейских полков и государственные служащие.

Дворцы, доходные дома один другого чуднее, казенные здания, мосты и замерзшие каналы. А амбары, склады и невзрачные домики – бараки в предместьях – это уже и не столица.

Николай Владимирович, удивительно похожий на отрастившего усы побогаче Чапая – актера Бориса Бабочкина, будучи убежденным холостяком, жил в съемной квартире один. И, судя по обстановке, не слишком утруждал себя созданием уюта. Какая-то собранная бессистемно мебель, никаких растений, пыльные гардины на окнах. Легкий беспорядок, почитаемый одинокими мужчинами за верх аккуратности.

Даже ужин, на который я вообще-то и был приглашен, шеф жандармов заказал в ресторане. Причем вместе с прислугой. Оттого за столом ни о каких серьезных разговорах и речи не могло быть.

Что не могло меня не радовать – появилась возможность отдать должное прекрасно приготовленным деликатесам. Приятно было отведать вкуснятины после месяца гоньбы по тракту, московского кокоревского «фастфуда» и отцовой скаредности. И хотя уже начался Рождественский пост, повар мне незнакомого ресторана расстарался на бефстроганов из телятины в венгерском кисло-томатном соусе и каких-то маленьких птичек, запеченных в белковой глазури. Несколько бокалов вина, лично подобранного хозяином дома, выгодно подчеркнули оттенки вкуса прекрасных блюд.

В санкт-петербургских домах модно стало курить. На улице за подожженную папироску можно было и аресту подвергнуться, но в домах, в подражание императору, дымили вовсю. Когда официанты собрали приборы со стола и ушли, Мезенцев предложил, под кофе, коробку с тремя видами папирос – обычными толстыми, тоненькими, с ватными шариками в длинных мундштуках и короткими, с мизерным количеством табака – театральными. Их так и называли – папиросы «антракт».

Впрочем, Гера не успел пристраститься к этой разрушительной привычке, в чем я целиком и полностью его поддерживал. Так что пришлось главе политической разведки страны травить себя никотином в одиночестве.

– О кальяне я как-то не подумал, – неожиданно обаятельно улыбнулся жандарм. – Государь, знаете ли, по утрам любит… За ширмами сидя…

Тонкий намек, понятный только для человека, хорошо знакомого с придворной жизнью. Далеко не каждый мог попасть на ежедневный ритуал, когда царь, сидя за ширмами на горшке, пыхал кальяном и общался с гостями. Сам факт присутствия уже сообщал окружающим особое к приглашенному расположение самодержца, страдающего запорами.

– Государю, как заядлому курильщику, должно быть, трудно долго обходиться без табаку, – понимающе кивнул я. – Какой он предпочитает? Вирджинский? Турецкий?

– Сейчас – из Америки. Мне говорили, в южных округах вашей губернии выращивают неплохие сорта?

Плавный переход к серьезным вопросам. С виду – простое любопытство, на самом деле – предложение обсудить весьма важные темы. Он ведь не сказал – на Алтае, а именно – в вашей губернии. Значит, наверняка намерен как-то затронуть мои взаимоотношения с горными начальниками.

Так я только «за»! И давно прошли те времена, когда подобные беседы вызывали у меня чувство, будто я на тонком льду или играю в футбол на минном поле. Теперь, прожив полторы жизни в окружении настоящих зубров интриг и мастеров недосказанности, и сам так могу.