В шесть часов вечера 20 мая тысячи людей заполнили железнодорожный вокзал в Португалете. По шестьсот детей одновременно специальные поезда везли в Сантурсе — основной док Бильбао, где была пришвартована «Гавана». Некоторые родители никогда не ездили дальше Памплоны, поэтому им было невыносимо смотреть на то, как их собственные дети уезжают в далекие страны. Некоторые дети повисли на материнских юбках, но больше страдали родители. Многие малыши радовались, веселились, улыбались, рассчитывая вскоре увидеть своих близких. Они относились к поездке как к морскому путешествию с пикниками, торжествами, приключениями. Для них атмосфера была волнующей и праздничной. Проводить детей приехал сам президент Азанья.

Энрике оставался мрачным до самого момента расставания, он не смог даже выдавить из себя прощальную улыбку для матери, которая едва сдерживала слезы. Сеньора Санчес не стала провожать их в док. Она простилась с ними на вокзале.

В отличие от брата Палома была вся в предвкушении. Она устала от воя сирен и постоянного голода. «Это всего лишь на несколько недель, — убеждала она брата. — Настоящее приключение! Будет весело».

Дети ехали в Англию, чтобы не погибнуть здесь. Многие были нарядно одеты: у маленьких девочек были вплетены в косы ленты, они надели лучшие цветастые платья и белые гольфы, а мальчики выглядели очень опрятно в крахмальных сорочках и шортах до колен.

«Гавана» показалась детям огромной черной глыбой, маячившей над головами, готовой проглотить их, как кит. Самые маленькие не могли дотянуться даже до веревки, протянутой вдоль трапа. Моряки взяли их крошечные ладошки в свои, крепко сжали и провели самых маленьких детей по узкому деревянному трапу, чтобы они не упали в темные воды между доком и кораблем.

Корабль был достаточно большим, чтобы вместить восемьсот человек, но провизией команда запаслась лишь на четыреста детей и почти две сотни взрослых (двадцать учителей, сто двадцать человек вспомогательного персонала, среди которых была и Мерседес, пятнадцать католических священников и два доктора). К наступлению ночи все были на борту и после сытного — по сравнению с минувшими неделями — ужина заснули.

На рассвете 21 мая были отданы швартовы. Раздался лязг тяжелых цепей, и пассажиры почувствовали первые медленные движения корабля, когда он начал отчаливать.

Мерседес почувствовала, как к горлу подступила тошнота. Ей тут же стало плохо от непривычного покачивания (она раньше никогда не плавала по морю), но в основном тошнота была вызвана эмоциями. Она покидала Испанию. Все маленькие дети вокруг нее плакали, а те, кто повзрослее, стояли рядом и мужественно держали их за руки. Мерседес прикусила губу, пытаясь подавить непреодолимое желание завыть от горя и потери. После нескольких дней ожидания и приготовлений все произошло слишком быстро. С каждой секундой расстояние между нею и Хавьером увеличивалось.

По ее лицу бежали слезы, смешанные с соленой морской водой. Осознание того, что она оставляет позади всех, кого любила и знала, было невыносимым. Ею овладело непреодолимое искушение подбежать к корме корабля и броситься в море. Останавливало одно — она должна была сохранять мужество перед детьми.

Пребывая в полнейшем унынии, она наблюдала, как сначала люди на причале, а потом и сами здания становятся едва заметными точками, а затем и вовсе исчезают из вида. Казалось, ее надежды увидеть Хавьера растаяли вместе с ними.

— И в тот момент, — сказал Мигель, — Мерседес последний раз видела Испанию.

— Что? — Соня не могла скрыть ужаса. — Последний?

— Именно. Она не могла написать матери, чтобы объяснить, где находится, потому что это все еще было опасно.

— Какой кошмар! — воскликнула Соня. — Значит, Конча так и не узнала, что ее дочь покинула страну?

— Узнала, — заверил ее Мигель, — но через много-много лет.

Они закончили обед в ресторане неподалеку от собора и теперь медленно брели по направлению к «Бочке». Соня внезапно испугалась. Если Мерседес раз и навсегда уехала из Испании, может, Мигель больше о ней ничего не знает? Она уже хотела задать ему вопрос, когда Мигель продолжил свой рассказ.

— Хочу поведать вам об Антонио, — решительно заявил он, ускоряя шаг, когда они пересекали площадь, направляясь к кафе. — Гражданская война еще не закончилась.

Всю весну и начало лета 1937 года Антонио и Франсиско оставались в Мадриде. В этом году смена сезонов произошла совершенно неожиданно, на смену приятному майскому теплу пришло обжигающее лето. Жара в столице стояла почти невыносимая, друзьями овладели апатия и сонливость.

Оба обрадовались, когда в начале июля были возобновлены военные действия. Их послали в Брунете, в двадцати километрах к западу от Мадрида. Республиканская армия собиралась вклиниться в территорию, захваченную националистами. Если им удастся прорвать линию, связывающую фашистов с их войсками в селах неподалеку от Мадрида и на самой границе, это будет означать конец осады столицы. Антонио и Франсиско оказались среди восьмидесятитысячного республиканского войска, мобилизованного для этой кампании, в которой также приняли участие десятки тысяч интернациональных бригад.

Сначала, казалось, обстоятельства складывались для них благоприятно. К наступлению ночи они прорвались на фашистскую территорию, Брунете был захвачен, а следом и деревня Виллануэва де ла Каньяда. Теперь войска республиканцев продвигались к Виллафранка дель Кастильо.

Некоторое время Антонио с Франсиско сражались с несколькими небольшими фашистскими отрядами или собирали снаряжение и провизию, оставшиеся после их отступления. Однажды их батальон попал под бомбардировку, и четыре часа на них сыпались снаряды, пока они пытались найти укрытие в окопах по обе стороны дороги. Все страдали от пыли, жары, жажды и полного изнеможения, но это не имело никакого значения, когда в воздухе повеяло победой. Эта свежесть подавляла резкий запах крови, пота и экскрементов.

Франсиско был в эйфории.

— Вот оно, я чувствую, — сказал он Антонио с мальчишеским энтузиазмом. — Вот оно.

Он старался перекричать звук артиллерийских залпов.

— Я надеюсь, ты прав, — ответил Антонио, который был рад увидеть на лице друга чувство, которое не было злостью и разочарованием.

В течение первых нескольких дней республиканцы ощущали собственное превосходство в битве. Они знали, что националисты это тоже понимают, и готовились к массированному ответному удару. Это была стратегически важная территория: если республиканцы достигнут своей следующей цели и займут холмы над Мадридом, сражение будет выиграно.

Оказавшись не готовыми к нападению, националисты подтягивали новые и новые силы; началась ожесточенная контратака. В начале сражения воздушные силы республиканцев получили преимущество в воздухе, но через несколько дней в небе стали царить националисты, которые теперь беспрестанно бомбили расположение республиканцев.