Несмотря на его пессимизм, республиканцы если не оружием, то людскими резервами превосходили силы противника. Республиканцы развернули восьмидесятитысячную армию. Был мобилизованы все мужчины от шестнадцати до сорока лет. Ночью 24 июля тысячи республиканцев пересекли реку Эбро с севера и атаковали фланги националистов.

Неожиданность нападения сыграла республиканцем на руку, но Франко хладнокровно попросил подкрепления. Он видел, что ему представилась возможность истребить армию республиканцев.

Во-первых, он открыл дамбы вверху по реке в Пиренеях. Этого оказалось достаточно, чтобы течением смыло мосты, по которым республиканцы получали провизию и припасы. А после этого Франко начал бомбить эти мосты, уничтожая их с такой же регулярностью, как их восстанавливали. Наряду с людскими ресурсами националисты перебросили огромное количество самолетов, что из-за полного отсутствия поддержки республиканцев с воздуха давало возможность немецким и итальянским самолетам атаковать республиканскую армию.

В первый месяц этой кампании температура поднялась до невиданной отметки — это напомнило солдатам ад у Брунете. Укрыться было негде, но сражение казалось даже более ожесточенным. Несколько недель республиканцев, страдающих от жажды и голода, беспрестанно обстреливали с земли и с воздуха. Запасы немецкой техники, в частности самолетов, были неистощимы, Франко был готов пожертвовать сотнями тысяч солдат, чтобы стереть республиканцев с лица земли.

В жаркий полдень, пытаясь укрыться от фашистов, занявших гребень горы над ними, Франсиско прицельно выстрелил по врагам, которые оказались легкой мишенью.

— Нужно убить еще не одного фашиста, — закричал Антонио.

После того как неделями ожидаешь в любой момент получить пулю, страх стирается, если пуля так и не попадает в тебя. За месяцы противостояния на Эбро вера Франсиско в бессмертие только укрепилась. Антонио полагал, что такова природа несговорчивого характера друга — с ухудшением условий и перспектив становиться все более и более уверенным.

— Мы уже так далеко продвинулись, — с оптимизмом сказал он. — Думаю, больше никто нас отсюда не выбьет.

Справившись со смертельной болезнью, он не хотел умирать.

В твердой земле невозможно было рыть окопы, и их подразделение соорудило временные укрытия из камней и валунов. У них был час редкой передышки между обстрелами, они с удовольствием укрылись в тени стены, которую сами соорудили. Пятеро, устроившись поудобнее, курили.

— Я так думаю, Антонио: Франко вынужден просить помощи у немцев и итальянцев, — усмехнулся Франсиско. — А мы сражаемся с ним своими силами. Только русские немного помогают…

— Но смотри, что с нами происходит, Франсиско… Наши ряды редеют. Мы мрем как мухи.

— Откуда такая уверенность?

— Может, стоит посмотреть правде в глаза? — уныло сказал Антонио.

Во время послеполуденной атаки друзья разделились. С холма посыпался град снарядов — около часа их беспрерывно обстреливали. Укрыться было негде, в пронзительном свисте пуль тонули любые приказы. В редкие моменты тишины слышались предсмертные крики.

Когда оборвалась жизнь Франсиско, он не почувствовал боли. Его буквально стерло с лица земли разорвавшимся неподалеку снарядом. Даже опознавать было нечего. Антонио, находившийся в этот момент метрах в пятидесяти от друга, узнал его по останкам — золотое кольцо, которое Франсиско носил исключительно на среднем пальце, не оставило ни малейших сомнений. Борясь с подступившей тошнотой, Антонио аккуратно снял кольцо с неестественно ледяной изуродованной руки и положил руку возле тела. Закрыв одеялом то, что осталось от Франсиско, он понял, что его глаза остаются сухими. Иногда горе слишком велико для слез.

Стоял конец сентября, через две недели сражение закончилось и для Антонио.

— Что-то тихо, — сказал милиционер рядом с ним. — Наверное, отступают.

— Вероятно, — ответил Антонио, перезаряжая винтовку.

Он заметил движение над головой и прицелился. Не успев выстрелить, он почувствовал резкую, ужасную боль в боку. Он медленно опустился на землю, не в состоянии плакать или звать на помощь, а его товарищ подумал, что он споткнулся о камень из тех, что кучами громоздились на суровой, лишенной деревьев местности, которую они пересекали. У Антонио закружилась голова. Он умер? Неужели кто-то склонился над ним и добрым негромким голосом о чем-то его спрашивает? А о чем — он не понимает…

Придя в себя, он испытал невыносимо мучительную агонию. Он терял от боли сознание и изо всех сил кусал собственную руку, чтобы не закричать во весь голос. В медицинской палатке запасы хлороформа подходили к концу, в воздухе раздавались крики. Для анестезии оставался лишь коньяк, шла ли речь об осколочном ранении или ампутации — всем необходимо было болеутоляющее. Дни или, может, недели спустя, вырванный из времени и пространства, Антонио наблюдал, как его кладут на носилки и помещают в купе поезда, специально оборудованное для раненых.

Немного позже, очнувшись от забытья, он понял, что оказался в Барселоне, которая, противостоя постоянным атакам, до сих пор не сдалась Франко. Поезд ехал на север от Эбро, чтобы увезти раненых в безопасное место, красный крест на крыше взывал к снисхождению фашистских пилотов, бороздящих небеса.

Процесс выздоровления Антонио напоминал переход из тьмы к свету. Шли недели, боль потихоньку утихала, дыхание становилось более ровным, силы возвращались — это было сродни медленному, но величественному рассвету. Когда он смог открывать глаза больше чем на несколько минут, он понял, что фигуры, которые постоянно двигались вокруг него, — не ангелы, а женщины.

— Значит, вы настоящая, — сказал он девушке, которая держала его за запястье, чтобы измерить пульс. Впервые он почувствовал ее прохладные пальцы.

— Да, настоящая, — улыбнулась она. — И вы тоже.

Она в течение нескольких недель наблюдала, как жизнь в этом скелете то угасает, то вновь теплится. То же было с большинством пациентов. Все зависело от судьбы и заботы медсестер, которые делали все, что было в их силах, чтобы спасти жизни умирающих, которые прибывали и прибывали с каждым днем. Палаты были переполнены. Отсутствие медикаментов означало, что умрут многие из тех, кого можно было бы спасти. Из-за плохого питания у организма не оставалось сил бороться с инфекциями; тут были люди, пережившие бешеную атаку при Эбро, но умершие на больничной койке от гангрены или брюшного тифа.

Антонио ничего не знал о событиях минувших месяцев, но, вернувшись в мир живых, захотел узнать правду. Сражение при Эбро закончилось. К концу ноября, три месяца спустя, им пришлось признать свое абсолютное поражение и отойти назад. Лидеры республиканцев наконец вывели с места сражения то, что осталось от их армии. Испытывая численное превосходство и добившись преимущества более искусной тактикой, они оказались слишком упрямы, чтобы признать поражение после гибели тридцати тысяч солдат и такого же количества раненых.