знает только Катя, а ее еще допрашивают, хотя обвинения уже предъявлены. Он не уверен, как они нашли Настю, была ли это случайность или умысел, нарочно ли Катя поджидала ее на кладбище или судьбу Насти решила ее собственная безотказность. Так или иначе, Катя быстро поняла, что перед ней и Артуром идеальная жертва.

А они были знатоками жертв. Может, потому что сами были жертвами с самого детства, неродные брат и сестра, выросшие в семье дважды сидевшего садиста-алкоголика. А может, потому что Настя была у них уже третьей. Но в этот раз, с ней, все пошло не так. Чем больше Артур узнавал Настю, тем сильнее жалел ее. Она была слишком легкой добычей. С ней даже не нужно было придумывать особенных трюков — она и так балансировала где-то на грани реальности. Ей нужна была помощь. Именно этот аргумент Катя использовала снова и снова всякий раз, когда он предлагал ей оставить Настю в покое: ей нужна была помощь, которую ей смогли бы оказать в больнице. Артур сдался. Но тогда, перед свадьбой, в их отношениях с Настей что-то сдвинулось. Она перестала стыдиться, начала рассказывать ему о себе. И чем больше она говорила, тем сильнее ее история напоминала ему его собственную. Он тоже был сиротой, тоже менял свое имя и начинал все с нуля в незнакомом городе, где был никому не нужен. Он больше не мог так поступить с ней. Он хотел полюбить ее по-настоящему. Ее уязвимость придавала смысл его жизни, так он сказал Кате. Услышав это, она не знала, кого из них двоих хочет убить сильнее. Его, единственного в ее жизни близкого человека, который предал ее вот так ради какой-то контуженой бесцветной девчонки, не дружащей с головой, или саму эту девчонку. Катя не знала, что способна испытывать одновременно такую боль и такую ярость. Она думала умереть самой, но потом все чувства будто бы вдруг иссякли. Она разом перегорела, стала совершенно пустой внутри. Тогда к ней и пришел ее план. Она была единственной наследницей Артура, его сестрой на бумаге. Уничтожив предателя и подставив девчонку, которая, скорее всего, сама сведет счеты с жизнью, Катя оставалась в безусловном выигрыше.

Но она не была такой ледяной внутри, как хотела бы быть. Она сломалась на первом же допросе, когда на стол перед ней положили черно-белую фотографию ее и Артура в детстве рядом с цветным изображением его разбитой белокурой головы.

Настя слушает его, сжавшись в комок на стуле, и он видит, как каждое слово отдается болью в ее теле, как гвоздь, вбиваемый в мясо. Он берет ее за руку, отогревает холодные пальцы, ждет, когда она ответит на его взгляд. Он хочет сказать ей, что он виноват перед ней. Что Артур никогда не любил ее, а вот он — всегда, по правде, почти семь лет. И когда наконец их глаза встречаются, говорить ничего не нужно — она это знает.

НАСТЯ

1

Ее шаги глухим вибрирующим эхом отдаются под потолком катакомб. Как давно она здесь не была — три месяца? Больше? Сначала не могла, потом не хотела. А теперь вот ей нужно, другого выбора нет. Она и так дотянула до того, что ее почти отчислили. Но в конце концов, конечно, пощадили. Если заключение в изоляторе временного содержания не считается за уважительную причину для прогулов пар, то она вообще отказывается понимать этот мир.

И вот сегодня она с бумажкой, в которой говорится, что никто не против того, чтобы она начала третий курс заново с сентября, спешит к выходу из лабиринта факультетских зданий. Только вот она опять повернула не туда, спустилась не по той лестнице и оказалась в этом пустом гулком коридоре. Снова эта лампочка, мигающая в такт шагов, раз-два-три, секунда в темноте. И вроде бы ничего такого, но после тех вещей, которые вернула ей поездка в поселок, темнота для нее никогда уже не будет прежней. Она знает: Славу так и не нашли, лес так и не отпустил его, он ушел туда, где исчезают все, кто слышит зов Полярной звезды. Она проверяет новости каждый час, созванивается с Наташей. Раньше, когда ее только освободили, она проверяла каждую минуту, вводила ключевые слова в окошко поисковика последних новостей и без конца обновляла, успокаивая свои нервы и убивая батарейку. Теперь ей легче, но все, что случилось там, в темноте, все равно с ней, всегда с ней. Даже сейчас.

Осторожно ступая по щербатым плиткам кафеля, она считает на ходу — до двери, которая ведет из подземелья на первый этаж, ей еще пять таких затмений. Раз. Она успевает вдохнуть и задержать дыхание. Никто не вышел на нее из темноты, все хорошо, повторяет она, зажимая пульс на запястье левой руки. Два. Она выдыхает и закрывает глаза. Все в порядке, пол с потолком не поменялись местами, здесь никого нет, она одна. Три. Она продолжает зажимать свой пульс и слушать сердце. Лампочка загорается снова, до двери всего несколько шагов. Четыре. Она слышит скрип и чувствует дуновение ветра, который забирается ей под свитер и проскальзывает вниз по спине, как молоточек по ксилофону, дотронувшись до каждого позвонка. Когда свет загорается вновь, навстречу Насте движется человек. Она даже не вскрикивает, просто резко вдыхает сквозь зубы и разворачивается назад.

— Настенька, это вы? Куда же вы бежите? — раздается позади нее голос Марианны.

Она не помнит, какая дверь ей нужна, все они выглядят такими одинаковыми, а когда тебе страшно, можно заблудиться в собственной квартире, ей ли не знать. Настя открывает первую попавшуюся дверь, захлопывает ее за собой и прижимается спиной. За стеной каблуки останавливаются, мнутся и ждут несколько минут, потом начинают торопливо стучать, пока не затихают вдали.

На улице дождь. Люди, толкающиеся за право скорей протиснуться в узкую парадную дверь главного входа, стряхивают с капюшонов мелкие, как битое стекло, капли дождя и торопливо закрывают зонты. У Насти нет ни того ни другого, за шесть с половиной лет жизни в этом городе она так и не приняла его темную промозглую сущность. Она все еще ее отрицает, верит в дожди, которые можно переждать под козырьком остановки, в троллейбус, который не опоздает. Может, потому, что сейчас весна и дожди совсем другие, а может, потому, что что-то изменилось в ней самой, она перестала чувствовать себя эквилибристом, шагающим