Пока у нас еще были силы и мы могли драться, командование решило сделать еще одну вылазку с целью добычи продуктов. 9 или 10 июля группа человек 300, созданная из самых ходячих, как нас тогда называли, под покровом очень темной ночи напала на огневые точки румын (к тому времени охрану каменоломен несли румыны), смела их и, разорвав проволочные заграждения со стороны села, растеклась по нему. Нападение было настолько неожиданным и стремительным, что гарнизон охраны каменоломен практически не оказал нам никакого сопротивления и в панике бежал. После полуторамесячного перерыва, не считая первой вылазки, хозяевами Аджимушкая были снова мы. На случай появления немцев со стороны завода Войкова меня с "Максимом" определили за Царевым Курганом сбоку от дороги в кукурузном поле. Обследование села и его окрестностей до утра продолжалось, но трофеи наши были невелики. Своих союзников немцы держали тоже на очень слабеньком пайке. Перед рассветом немцы, прибывшие с Керчи и завода Войкова, минометным огнем оттеснили нас в каменоломню. Польза от вылазки все же была: некоторые из участи и ков вылазки из 3-го батальона ушли далеко за село и наткнулись на поле с поспевшим ячменем. И этим впоследствии воспользовались.

Для меня эта вылазка осталась в памяти еще и потому, что, когда мы возвратились в каменоломню, нас выстроили, и полковник[283]поблагодарил всех участников за выполнение задания и лично каждому из нас вручил по кубику (что-то около 50 гр.) дорожного шоколада, который был мною отдан Мише Серкину.

Сразу же после вылазки, чтобы подольше растянуть свои продукты, командование организовало добычу ячменя в поле. Для этого организовывались группы по 4 человека (четверки)… и каждую ночь выпускали из каменоломни по 4–5 четверок. Каждый участник четверки брал с собой два вещевых мешка, флягу с водой и вместо винтовки — карабин. С наступлением темноты каждая четверка уходила своим маршрутом для проникновения за проволочные заграждения. Опасен был не огонь охраны, а эти проклятые осветительные ракеты, которые они со страха со всех сторон каменоломни запускали буквально через каждую минуту. И часто свет ракеты заставал ползущего как раз под проволокой. Процедура прохода проволоки была довольно проста: направление избиралось днем с амбразур, потом первый идущий (очередность, кому каким идти, соблюдалась в четверке строго) подползал к проволоке, подставлял под проволоку колышки высотой 30–40 см и уходил вперед: за первым двигался следующий, а последний эти колышки снимал. Добравшись в поле, остаток ночи досыпали в ячмене, а когда припекало солнце и вши нас будили, приступали к работе — к вечеру надо было нашелушить каждому по два вещевых мешка ячменя. А с наступлением темноты тем же путем возвращались назад, только под проволокой вещмешки каждый протаскивал по-своему: некоторые один мешок надевали на спину, а другой держали в руках и так ползли под проволокой, а мы первый мешок толкали впереди себя, а когда выбирались из-под колючки, то второй подтягивали уже шпагатом, конец которого находился в руках. При таком способе колышки нужны ниже и меньше вероятность зацепиться спиной за колючки. Много их, из числа четверок, осталось навечно лежать под проволокой, и по их позам мы изучали лучшие варианты проникновения. Основной причиной неудач все же была слабость, а как результат — малая подвижность. Ячневый суп варили в основном раненым. Ослабевших, не способных уже ходить, становилось все больше и больше. Их уже не относили в госпиталь, а, зная причину недомогания, оставляли у себя в подразделении на нарах, где они и засыпали навечно: тихо, с чувством выполненного долга. Нашим курсантам теперь приходилось туговато: надо было три раза на день принести чай не только себе, но и охранять штаб, склад боеприпасов, амбразуры, участвовать в четверках, убирать из госпиталя умерших, приносить в госпиталь продукты, а также выполнять другие мелкие поручения. Мы очень много двигались, видимо, поэтому мы дольше других и держались.

После второй вылазки нас постигло очень большое несчастье: погибли командир подземного гарнизона (полковник) и старший батальонный комиссар. Точных подробностей этой трагедии не знаю, но рассказывали следующее: в каменоломню через дыры немцы бросали гранаты и гранаты с привязанными толовыми шашками. На тот день в каменоломню был брошен какой-то другой взрывоопасный предмет, который не взорвался. Когда его принесли в штаб, полковник взялся его разрядить. Последовал взрыв — и полковник был убит наповал, а старшему батальонному комиссару,[284]сидящему рядом, оторвало ногу, и через некоторое время он умер. Подземный гарнизон возглавил подполковник-танкист, что пришел к нам из завода Войкова. Чуть раньше этих событий, не перенеся мучений раненых, а может, и наших условий подземной жизни, застрелилась женщина-военврач.

18 или 26 июля (тут у нас с Поповым Л. И. идет спор) пошел я в четвертый раз за ячменем, были убиты под проволокой до этого несколько бойцов с вещмешками, наполненными ячменем. А в день нашего выхода в поле немцы устроили облаву, в которой после короткой стычки всех оставшихся в живых пленили. Допрос в комендатуре — и нас сдали в лагерь военнопленных, который находился в средней школе № 25 г. Керчи.

О дальнейшей судьбе участников обороны Больших Аджимушкайских каменоломен ничего не знаю. Но в сентябре месяце в лагерь были привезены два человека из Аджимушкая, рассказавшие нам, что большинство бойцов подземного гарнизона ослабли и лежат, что каменоломня постепенно затихает. А мы из Керчи, особенно ночью, видели, что Аджимушкай живет. Аджимушкай сражается, свидетельством чего были частые автоматные и пулеметные очереди и незатухающее над каменоломней зарево осветительных ракет.

Через 20 лет, в апреле 1962 г., для встречи с керченским журналистом В. В. Биршертом, занимающимся историей обороны Аджимушкайских каменоломен, я заехал в Керчь. По обоюдному согласию на другой день рано утром мы были уже в районе Аджимушкая. С каким трепетом и волнением я поднимался на Царев Курган. Прежде чем попасть в подземелье каменоломен, мне хотелось с высоты (а в моей памяти почему-то Курган запечатлелся как большая высота) этого древнего памятника старины окинуть взором ту территорию крымской земли, которую мы в течение нескольких месяцев ценой неимоверных усилий и больших потерь удерживали в своих руках. Представьте мое разочарование, когда моему взору вместо площади в несколько квадратных километров предстал в бугорках и оспинах воронок невзрачный клочок земли, покрытый сухим прошлогодним и зеленеющим этого года полынком. Только в тот момент до моего сознания начало доходить, почему, меняя позиции, я так быстро, притом с пулеметом и под сильным минометным огнем, из конца в конец преодолевал свой плацдарм; только теперь я начал понимать, почему по нам не била вражеская артиллерия — немцы боялись в той неразберихе схваток поразить своих. Еще будучи в каменоломне, лежа на нарах, мы часто давали себе зарок или клятву, что после всего пережитого, если останемся живы, в каких бы условиях мы бы ни жили, никогда не позволим себе выйти из дома без фляги с водой и еще никогда не приходить сюда, в это проклятое место, ставшее для многих из нас могилой.