надо же хоть как-то облегчить истерзанную душу, – как вдруг услышал, что кто-то поворачивает дверную ручку.

Я подкрался к двери и прижал губы к замочной скважине:

– Кто там?

– Это я, сэр. Дживс.

– А, Дживс, привет.

– Кажется, дверь заперта, сэр.

– Вам правильно кажется, Дживс, так оно и есть. Меня запер папаша Бассет и ключ унес с собой.

– Что это значит, сэр?

– Я арестован.

– Не может быть, сэр.

– Что вы сказали?

– Я сказал: «Не может быть, сэр».

– Вы так считаете? Еще как может. Увы. Сейчас все расскажу.

Я сделал precis[1001] того, что здесь произошло. Слышно было плохо, мы говорили через дверь, но, мне кажется, рассказ вызвал множество сочувственных комментариев.

– Ужасная незадача, сэр.

– Хуже не придумаешь. А какие новости у вас, Дживс?

– Я пытался разыскать мистера Спода, сэр, но он пошел погулять по окрестностям. Без сомнения, скоро вернется.

– Бог с ним, он нам больше не нужен. События развивались с такой скоростью, что Спод ничего уже не мог бы сделать. Что-нибудь еще разузнали?

– Перебросился словечком с мисс Бинг, сэр.

– Я бы сам не прочь переброситься с ней словечком. Что эта особа сказала вам?

– Мисс Бинг, сэр, находилась в чрезвычайном расстройстве, сэр Уоткин Бассет запретил ей думать о браке с преподобным мистером Линкером.

– Боже милосердный! Но почему, Дживс?

– У сэра Уоткина Бассета возникли подозрения относительно той роли, которую мистер Линкер сыграл в инциденте с коровой, позволив ее похитителю скрыться.

– Почему вы говорите «похитителю»?

– Из осторожности, сэр. И у стен есть уши.

– Ага, понимаю. Очень мудро с вашей стороны, Дживс.

– Благодарю вас, сэр.

Я принялся размышлять о том, что узнал от Дживса. Да, этой ночью в Глостершире не одно сердце истекает кровью. Меня кольнула жалость. Хоть я и вляпался в эту абракадабру по вине Стиффи, я не желал вздорной девице зла и сочувствовал ей в этот горестный час.

– Итак, он разбил жизнь не только Гасси и Мадлен, но также Стиффи и Линкеру. Старый хрен уж очень разошелся нынче, вы согласны, Дживс?

– Как не согласиться, сэр.

– И, как я понимаю, ничем беде помочь нельзя. Вы не можете что-нибудь сочинить?

– Нет, сэр.

– А если вспомнить о беде, в которую попал я, вам пока не пришло в голову, как меня вызволить?

– Пока ясного плана нет, сэр. Но я обдумываю одну идею.

– Думайте, Дживс, хорошенько думайте. Не жалейте мозгов.

– Сейчас пока все очень туманно.

– Наверно, в вашем плане нужна большая тонкость?

– Именно, сэр.

Я покачал головой. Конечно, зря старался, не видел он меня через стенку. Однако ж все равно покачал.

– Дживс, у нас нет времени плести хитроумные интриги и проявлять змеиное коварство. Нужно действовать быстро. И вот о чем я подумал. Мы с вами давеча вспоминали, как сэра Родерика Глоссопа заточили в садовый сарай, а полицейский Добсон охранял все выходы. Не забыли, какую спасательную операцию придумал тогда папаша Стоукер?

– Если я не ошибаюсь, сэр, мистер Стоукер выдвинул идею о физическом нападении на полицейского. «Огреть его по башке лопатой!» – кажется, так он это сформулировал.

– Совершенно верно, Дживс, именно эти слова он и произнес. И хотя мы отвергли его идею, сейчас мне кажется, что он проявил немного грубоватый, но крепкий и надежный здравый смысл. Эти простые, выбившиеся из низов люди идут прямо к цели, не отвлекаясь ни на что второстепенное. Полицейский Оутс сторожит меня под окном. Связанные простыни по-прежнему у меня. Я легко могу привязать их к ножке кровати или еще к чему-нибудь. Если вы найдете лопату и…

– Боюсь, сэр…

– Ну же, Дживс. Сейчас не время для nolle prosequis. Знаю, вы любите действовать тонко, но поймите, сейчас это не даст толку. Сейчас только лопата и поможет. Можете подойти к нему, затейте разговор, держа лопату за спиной, чтоб он не видел, и, дождавшись психологически удобного…

– Прошу прощения, сэр. По-моему, сюда идут.

– Так поразмыслите над тем, что я сказал. Кто идет сюда?

– Сэр Уоткин и миссис Траверс, сэр. По-моему, они хотят нанести вам визит.

– А я-то мечтал, что меня долго не будут тревожить. Но все равно, пусть войдут. У нас, Бустеров, для всех открыта дверь.

Но когда дверь отперли, вошла только моя тетушка. Она направилась к своему любимому креслу и всей тяжестью плюхнулась в него. Вид у нее был мрачный, ничто не пробуждало надежды, что она принесла благую весть, что-де папаша Бассет, вняв доводам разума, решил отпустить меня на волю. Но, черт меня подери, именно эту благую весть она и принесла.

– Ну что же, Берти, – сказала она, немного погрустив в молчании, – можешь складывать свой чемодан.

– Что?

– Он дал задний ход.

– Как задний ход?

– Да. Снимает обвинение.

– Вы хотите сказать, меня не упекут в кутузку?

– Не упекут.

– И я, как принято говорить, свободен как ветер?

– Свободен.

Возликовав в сердце своем, я так увлекся отбиванием чечетки, что прошло немало времени, пока я наконец заметил: а ведь кровная родственница не рукоплещет моему искусству. Сидит все такая же мрачная. Я не без укора посмотрел на нее.

– Вид у вас не слишком довольный.

– Ах, я просто счастлива.

– Не обнаруживаю симптомов означенного состояния, – сказал я обиженно. – Племяннику даровали помилование у самого подножья эшафота, можно было бы попрыгать и поплясать вместе с ним.

Тяжелый вздох вырвался