свидетельствовал о том, как тяжело ему было наблюдать деградацию окружающих его людей. Ситуация в Петрограде была очень тяжёлой, и голод и спекуляция разрастались катастрофически.2642

Косинский описал печальную атмосферу вынужденного обмена. По словам очевидца, покупатели, спекулянты и прочие, часто пьяные и наглые, со смехом и циничными шутками хватали вещи, являвшиеся порой дорогими и памятными в глазах их владельцев. Но голод, абсолютная беспомощность и непрактичность принуждали продавать всё, что могло представлять хоть какую-нибудь ценность, какие бы гроши ни платили. Косинский писал: „Это было неизбежным следствием смены режима, приведшей многих так называемых 'бывших людей' на грань нищеты.“2643

„Бывшие“ торговали всем, чем могли: лампами, люстрами, мелкой мебелью, платьями, книгами, марочными альбомами, лайковыми перчатками, душистыми „сашэ“, кружевами, вазами, растениями, зонтами и палками с серебряными набалдашниками.2644 Повсюду появились комиссионные конторы для покупки и продажи подержанных вещей.2645

В дополнение к ним повсюду стали появляться вещевые и антикварные рынки. Подобные барахолки и блошиные рынки с предметами дореволюционного быта походили за затонувшую Атлантиду. Старая Россия навсегда канула в прошлое. А люди, её населявшие, продолжали отчаянно бороться за существование, продавая предметы старины.

Философ Ф. А. Степун поделился важной деталью этой уличной торговли. По его словам, новые властители жизни с жадностью осматривали и ощупывали всю эту обветшалую, но своею невиданностью всё же поражающую роскошь, но, узнав цену, с независимым видом клали вещи обратно: „У всех одна и та же мысль: пусть еще поголодают 'господа', через неделю за четверть цены отдадут.“2646

Подобные великосветские барахолки появлялись в каждом городе советской республики. Современница Анна Гарасева вспоминала, как в Рязани на огромной пыльной площади с утра рассаживались люди, расставляя на ковре или старом одеяле сервизы, самовары, зеркала.2647

Гарасева писала: „Здесь же лежали картины, иконы, ножи и вилки, различные безделушки. Среди разложенного бывали вещи чрезвычайно редкие и ценные, которые, как то обычно случается, уходили за совершенный бесценок.“2648

Позже, когда продавать было уже нечего, часть деклассированной интеллигенции попыталась поступить на работу в советские учреждения. Другая часть занялась мелкой уличной торговлей и продажей газет. Кто-то продавал ваксу и шнурки на лотках. Кто-то чистил сапоги и набивал резинки на стоптанные каблуки. Публицист А. Н. Толстой вспоминал, как худой, сутулый человек, в золотых очках, разложил на ящике несколько кусочков сахару, две сухие рыбки и папиросы.2649

Толстой продолжил: „На солнцепеке изящная девушка, с серыми, серьёзными глазами и нежной улыбкой, – лицо ее затенено полями шляпы – протягивала гуляющим номер газеты, где с первой до шестой страницы повторялось: 'Убивать, убивать, убивать! Да здравствует мировая справедливость!'“2650

Писатель М. М. Пришвин также стал невольным свидетелем социального водораздела. Он сделал запись в своём дневнике, которая красноречиво говорила сама за себя. Пришвин описал, как шел голодный по улице. Он был одет в короткий нагольный крестьянский полушубок и обут в валенки. Писателю казалось, что по виду и по всему он был рядовым этого нового нищенского строя.2651

Вдруг его кто-то остановил и сказал: „барин!“ Пришвин с удивлением оглянулся: „Сзади шел наш побирушка Тишка с шишкой; протянув руку, говорит: – Барин, подайте милостыньку. – Ты слепой? – спросил я. Он ответил: – Нет, я не слепой, я вижу, что вы – барин, вы ходите не так, как они, вы идете и в уме что-то держите, а мне видно. Я тронул рукой его мешок, в нем был хлеб – много хлеба.“2652

Так нищий в России стал богаче барина. Очередное подтверждение этому предоставила Нина Берберова, которая сама была из семьи „бывших“. Ощущая свою потерянность в новой стране, менявшейся до неузнаваемости, писательница осознала, что всё, знакомое ей с детства, потеряло актуальность. Мир вокруг Берберовой не просто изменился. Он был поставлен с ног на голову.

Берберова задалась вопросом о том, чему её учили. И поняла, что ничему практичному. Современница подвела итог: „Меня не учили, как добывать себе пропитание, как пробиваться локтями в очередях за пайкой и ложкой, за которую надо было давать залог; меня не учили ничему полезному: я не умела ни шить валенки, ни вычесывать вшей из детских голов, ни печь пироги из картофельной шелухи.“2653

В дополнение к реквизиции квартир, домов, имений, заводов и торговых предприятий власть реквизировала целые склады хранения вещей.2654 Этим режим нанёс ещё один сокрушительный удар „бывшим“ людям. Администрации Кокоревских, Елисеевских, Козухинских и других складов было предписано вызвать владельцев вещей.2655

Небольшой части владельцев удалось получить вещи обратно. Однако в подавляющем большинстве случаев владельцев проинформировать не удавалось. Их или выселили, или арестовали. Часть владельцев находилась в отъезде, а другая часть стала беженцами. Их вещи как „бесхозные“ были объявлены собственностью государства и конфискованы.2656

Вероятно, самой крупномасштабной реквизицией стала реквизиция громадных Кокоревских складов. Эти склады для хранения во второй половине XIX века принадлежали купцу В. А. Кокореву. Склады эти имели в России хорошую репутацию. Они располагались в Петрограде на Лиговской улице, 50. Если кому-то нужно было переехать или надолго уехать, люди сдавали на склад свою мебель для хранения.

В результате реквизиции питерской „Кокоревки“ пострадали тысячи граждан. Это были люди как зажиточные, так и среднего достатка. Захватив чужую собственность, режим пошёл на популистскую меру. Он предоставил пролетариям выбрать из конфискованных вещей кому что нужно. Один журналист сравнил этот акт с кощунственным разрытием могил и ограблением покойников. Он писал: „Вещи ведь не только вещи, простые неодушевленности. Вещи становятся частью души.“2657

У владельцев, действительно, отнимали не только вещи, но и воспоминания, связанные с ними. Отнимали и сам быт. Государство также присвоило себе дорогие картины, бронзу, ковры и частные библиотеки, хранившиеся на Кокоревских складах.2658 Последние перешли в Книжный Фонд при Библиотечном Отделе. Книжный Фонд снабжал книгами государственные книгохранилища.2659

О том, как каким горем для людей обернулась реквизиция „Кокоревки“, говорит пример дворянки Л. В. Шапориной. Осенью 1918 сестра Шапориной, имевшая многокомнатную квартиру на Таврической набережной, получила уведомление с предложением переехать в квартиру поменьше. Сестра Шапориной наивно понадеялась, что знакомые мужики в Вязьме их прокормят. Она сдала всю обстановку на Кокоревский склад и переехала в Вязьму.2660

Вскоре после этого всё имущество семьи Шапориных и бесчисленного числа других людей было реквизировано. Последствия этой меры имели для Шапориных катастрофические последствия. Переехав в Вязьму, сестра Шапориной в одночасье потеряла не только дом, но и всё своё имущество, многочисленные ценные