Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все смеялись, Катя — до слез. Мне сначала хотелось прервать Любу, урезонить, но — сам заслушался. Люба человек эмоциональный.
— Компромат, интриги, поджоги, — кто скажет, что мы обитаем на отшибе, да? — подает голос Юрченков.
— Что ж, все эти разнонаправленные силы свидетельствуют о том, что система жива. Правда, печальная истина в том, что векторы и Дмитриева и нынешней администрации совпадают в главном: оба они устремлены к идее антропоцентризма как основополагающей идее заповедного дела, — решаю я вернуть разговор в серьезное русло.
— А на каком ките будет ваш заповедник? — спрашивает Катя.
— Это кит, пойманный Семеновым Тянь-Шанским, Кайгородовым, Кожевниковым в начале века. Песнь этого кита проста как мычание: биоцентризм. У первобытной природы есть право быть. Язык не врет. Сначала она была, потом появились мы. То есть человек здесь все-таки гость.
— И престранный, да? — поддакивает Юрченков.
— Ну, биоцентризм… Как-то это скучно, — говорит Катя и для убедительности печально вытягивает губы.
— Ладно, — говорю, — можно и повеселее завернуть. Есть вещи, которые нельзя включать в хозяйственно-преобразовательные планы. Например, Байкал. Тут подмога от Иммануила Канта, сказавшего, что наиболее красиво то, что бесполезно. Весь Байкал должен стать бесполезным, вот и все. И первой территорией бесполезного будет наш заповедник. Никакой выгоды, — таков наш лозунг. Что важнее, дикая природа или истина? Наш ответ: дикая природа. Лучше белое пятно в познании, чем в природе, говорил кто-то из биологов. Советских, между прочим. Хотите белое пятно вместо Байкала? Вы его получите. А точнее, белое пятно, наполненное жижей вашей выгоды.
— Фу! — смешно поморщилась Катя. — Это уже интереснее!
— Но не сказать, чтоб убедительнее, — замечает Прасолов. — Вряд ли кого увлечет пассаж про бесполезность.
— Священно-бесполезный, — предлагает свой вариант Юрченков, вздергивая и без того вздернутый нос.
Я смотрю на него с восхищением.
— О, это в точку, Ген! Гениально.
— Такое у меня имя, — отвечает Юрченков.
— Нет, действительно. Тут намек и на всем известную песню, и на Лао Цзы.
Юрченков вскидывает брови.
— Вот как? Но этого товарища я не читал.
— У него есть целая глава о бесполезном. Коротко говоря: откажитесь от умения и выгоды и будьте как некрашеный холст.
— А я вам напоминаю мудрость нашей ленинградки, — сказала Люба.
Все смотрят на нее.
— Забыли? — спрашивает она, обводя всех насмешливым взглядом.
— Тут у вас действительно заповедник! — восклицает Катя. — Что ни человек — то мудрец или юродивый, а это одно и то же ведь. Зря канадцы тратили пленку на нерп и птичек. Людей надо было снимать.
— Говорят, скоро часть съемочной группы вернется, чтобы снять что-то еще, — сообщает Прасолов.
— Ну хорошо, напомни, — говорю я Любе, уже догадываясь.
— Вы не Байкал и мир спасите пока, а одного паренька вызволите, коренного жителя этого самого священно-бесполезного моря-вещи.
— Ах, да, — отзывается Юрченков. — Что о нем слышно новенького?
— Ему успешно вставили титановую пластину вместо раздробленной лобной кости, — говорит Люба. — Пулю извлекли. И скоро снова доставят в кутузку.
— Чья пуля-то? Ментов или Андрейченко?
— Неизвестно.
— Мы не забыли, — говорит Прасолов. — Соображения есть.
— Так поделись ими.
— Мне кажется, это преждевременно, — отвечает Прасолов с непередаваемым административным видом.
Нет, в нем есть административный ресурс! Он, конечно, прирожденный директор будущего заповедника. До того как его назначили и. о., он был менее официален и более доступен. Я в общем-то немного опасался, придет ли он на чаепитие. И не повернется ли дело так, что он вдруг войдет во вкус должности главного лесничего и, боясь ее потерять, просто оставит нас с носом?
— Да брось, Сережа, тут все свои, — с убедительной ласковостью просит Люба.
И Прасолов сдается, поправляет очки, кашляет в кулак.
— Ну хорошо, — начинает он, снова напуская на себя важный вид, сплетая пальцы, выставляя оба указательных вперед и сосредоточенно глядя на них. — Во всей этой истории странно именно исчезновение канистры у Шустова и обнаружение ее на пожарище. Это уже похоже на поджог. Да. Мальчакитов мог по неосторожности, убираясь в «Орбите», бросить окурок, это так. Но вот как раз канистра и свидетельствует о том, что пожар случился не по вине Мальчакитова. Явный поджог. Кто? Зачем? Мальчакитов?
— В Мише ни капли мстительности или злобы, — подает голос Люба.
— Кузьмич? — продолжает Прасолов. — Точнее его сварочный аппарат? Но по времени не подходит, загорелось значительно позже окончания сварочных работ. Кто остается?
— Шустов, — напоминает Катя.
— Да, это из его дома исчезла канистра, которая и обнаружилась на пожарище. Но он же сам об этом и сказал. Таким образом, Шустов отпадает. Канистру у него попросту говоря сперли. И бросили с намерением: чтобы обнаружилась. Кто? Одно из двух. Либо тот, кто против Шустова, либо…
— Против администрации, — говорит Катя.
— Да тот же Дмитриев, — вставляет Люба. — Не сам, а через кого-то. Подручных у него хватает. И я уверена, что это Светайла! Шустова она хотела подставить, чтобы освободить дом для своей Лизки. Заодно пособить Дмитриеву…
Где-то возле дома голоса, мужской и девичий. Кто-то вбегает в дом. Это наша раскрасневшаяся Ксюшка с косичками в спортивном костюме.
— Па, ма! Там дядя Федя пришел! С Покосов.
Люба встает, чтобы выйти, но дядя Федя, сиречь Андрейченко, немного нескладный, в клетчатой пропотелой рубахе, загорелый, с какой-то свирепостью в серых глазах, входит сам. Его сросшиеся брови приподнимаются при виде нашего скромного застолья. Хрящеватый нос усиленно втягивает воздух…
— А, у вас тут… вечеринка, соответствующе.
— Чаек попиваем! — несколько поспешно отвечает Прасолов.
Андрейченко, взглянув на него, делает такое движение, как будто отдавая честь старшему по званию, — почти прикладывает два корявых толстых пальца к козырьку своей капитанки и говорит:
— У вас зарод загорелся, рано вы заметали. Я так и знал. Сразу подумал, рано они. И тут сунул руку — точно, полыхать начинает.
Люба всплескивает руками.
— Ну вот же беда! Опять пожар!..
Андрейченко ухмыляется.
— Да это еще не пожар, соответствующе. Но если не раскидать, сено сгорит все. Вы поторопитесь…