— Какого тезку? — не понял я.

— Уота Усутаакы. Ты не знаешь, что у меня есть второе имя? В семье меня зовут Уот Усуму[77].

— Достойное имя, — я вспомнил огненный выдох Тонга. — Вы с Уотом схожи обличьем. Сперва я даже решил, что он воскрес. Ну, когда увидел тебя здесь...

— Ты бы хотел, чтобы он воскрес?

— Пожалуй, да.

— Ты такой кровожадный? Ты хотел бы прикончить его еще разок? Кстати, как ты убил его? Мечом? Рогатиной? Глядя на тебя, не скажешь, что ты мог справиться с Огненным Извергом...

Тонг — у меня язык не поворачивался назвать его Уотом — говорил спокойно, внятно, совсем не так, как горланил во время ссоры с Бурей. Если по правде, я бы предпочел, чтобы он оставался прежним, наглым и хвастливым великаном. Новый Тонг наводил на меня оторопь. И прыгать он не захотел, и коня на скачки не выставил... Зачем ты приехал в алас дяди Сарына, Уот-не-Уот? Ты что, вообще не намерен состязаться за руку Жаворонка?

— Я убил Уота олененком, — сказал я.

— Чем?

— Свистулькой. Я ее сломал, Уот умер.

— Врешь!

— Уот считал меня слабаком. Он был прав. Слабакам не нужен меч, нам хватает свистульки. Фьють-фьють, и враг повержен.

— Ну, как знаешь. Не хочешь отвечать, не надо. Чего ты смеешься?

— Когда я вру, это сразу видно. А когда говорю правду, ее считают враньем. Наверное, мне лучше молчать.

Тонг плямкнул чудовищной нижней губой:

— Молчать скучно. Когда еще кони вернутся...

— Как ты узнал, — я придвинулся ближе, — что Уота убили? Мы только вчера вернулись...

— Вы вернулись. Привели детей Сарын-тойона. Вы все живы-здоровы. Что из этого следует?

— Что?

— Что мой тезка не жив и уж точно не здоров. Иначе он не отпустил бы пленников. Вас трое, боотуров: ты, Кюн и этот... — Тонг глянул на Нюргуна. В ответ Нюргун набрал полную горсть грязи, сдавил так, что потекло между пальцами, и приложил мокрую ладонь ко лбу. Кажется, моего брата мучил жар. — Сперва я грешил на него. Притворяется, думал я.

— А теперь передумал?

— Да. Его болезнь... Раны тут ни при чем. Бейся он с Уотом, без ран бы не обошлось. Я в курсе, однажды мы крепко поцапались. Кюн? Сломанная рука? Кюн был пленником, Уот скрутил его, как мокрую тряпку. Значит, не Кюн. Остаешься ты.

— Я слабак, — напомнил я.

— И снова врешь. Ты кто угодно, только не слабак. Уот никогда не разбирался в людях. Мы тезки, но я другой. Ты мне не нравишься, Юрюн Уолан. Уезжай, а? Уезжай прямо сейчас, пока я не стал твоим врагом.

Я вздохнул:

— Не могу.

— Почему?

— Мой конь еще не вернулся. А пешком я далеко не уйду.

— Ждешь кого-то?

— Сказал же, коня.

— Я не о коне. Ждешь подмоги? Твой брат, знаменитый Нюргун... Он должен подъехать сюда? Это он убил Уота? Да?!

— Да, — внезапно произнес Нюргун. — Убил.

Тонг кивнул:

— Я так и предполагал. Он убил, а ты просто хочешь, чтобы я тебя боялся. В следующий раз, Юрюн Уолан, вырви слуге язык. Немые слуги лучше всего. Они не болтают лишнего.

— Почему ты не состязаешься? — спросил я. — В чем дело?

— Мой тезка убит Нюргуном. Вскоре Нюргун прибудет сюда, — Тонг улыбнулся. В глотке его тлели раскаленные уголья, наружу текли струйки дыма. — Кто бы ни стал победителем, между ним и невестой будет стоять твой брат. И ты еще спрашиваешь, почему я не спешу участвовать в состязаниях?

— А зачем ты заговорил о мной?

— Я надеюсь, что ты — умный малый. Что ты уедешь вовремя. Умные малые — редкость среди сильных, а мы с тобой поняли друг друга. Ты уедешь, Нюргун не приедет, и все кончится лучше, чем могло бы. Пораскинь мозгами, а? Иначе кто-то здесь точно раскинет мозгами...

Мы с Нюргуном перекусили вяленым тайменем — запасы мяса у дяди Сарына иссякли, а подсаживаться к чужому костру не хотелось — и выпили по чашке жидкой кашицы из кобыльего молока с тертой сосновой заболонью. Не чувствуя вкуса еды, я то и дело поглядывал на запад, держал ушки на макушке, ловя далекий топот. Кругом веселились женихи — никому, кроме Юрюна Уолана, не было дела до коней, мчащихся по опасным просторам Трехмирья. Когда мы вернулись на поле, изуродованное копытами, к нам присоединилась Айталын: моей неугомонной сестричке, видите ли, надоело сидеть в доме под присмотром!

— Тебя же похитят!

— Кто? Эти дураки?

— А то раньше тебя умные похищали...

— Ар-дьаалы! Нюргун меня защитит!

Нюргун кивнул: защищу, мол. И мне ничего не осталось, кроме как взять сестру с собой. Она первая и услышала. Нет, не топот — ржание.

— Цыц! — велела Айталын, хотя мы с Нюргуном и так молчали. — Ну?

— Что — ну?

Да, ржание. Слабое, едва различимое. Ближе, ближе... С запада! Будь мои глаза камешками, я швырнул бы их в иззубренный горизонт без сожаления, лишь бы что-нибудь разобрать.

— Куда ты смотришь? — Айталын хмыкнула с отвратительным чувством превосходства. — Ты сюда смотри!

И ткнула пальцем в небо.

Стало ясно, почему нет топота. Я отлично помнил, как это — скакать по облакам. Они мягкие, все звуки гасят. Над западным хребтом клубились семицветные тучи, тянулись к нам длинными, распушенными на концах языками. Полоса угольной черноты, туго натянутая на рога острых пиков, светлела по мере приближения: свинец, волчья шкура, серый ноздреватый снег, млечная белизна. Там же, где края облаков подсвечивало солнце, блестел праздник: розовый и лиловый.

Они вынырнули из облачной дымки, и я не сумел сдержать горестный крик. Два коня. Два! И оба вороные! Мотылек, где ты?!

— Анньаса! — ударило в ответ, и я его увидел.

Мотылек несся первым. Белый на белом — я просто не сумел разглядеть его, слепыш землеройный!