Меня пригласили остаться пообедать, но нужно было спешить, чтобы успеть на единственный рейс до города. Верная Франческа согласилась остаться с Анджело до моего возвращения, вот только он проголодается и возвестит об этом всему миру. Впрочем, компания Лео использовала первый этаж главным образом под склад, и я радовалась, что помещения внизу пустуют: благодаря этому детский плач не так-то просто услышать. По пути через лагуну сильно качало, тучи в любой момент грозили пролиться дождем. Я думала о девочке, которую только что привезла к графине, о том, какой была бы ее судьба, не вмешайся моя подруга. Потом я обнаружила, что гадаю, долго ли она будет тут в безопасности. Может быть, скоро и здесь начнется охота на евреев. И что тогда?

Рождество, 1940 год

Вот уж не думала, что снова буду писать о том, какое счастливое у меня время, но сейчас, с приближением конца года, чувствую, что полна любви и благодарности. Конечно, я тревожусь о матери. Я несколько месяцев не получала от нее писем, и все новости из Англии очень плохие: Лондон по ночам бомбят, Германия готовится к вторжению.

К рождественскому сочельнику я украсила свою квартиру. Елок было недостать, но я нашла в Джардини сломанную ветром сосновую ветку и воткнула ее в горшок, увешав стеклянными игрушками. Анджело совершенно очарован. Хорошо, что он еще не ползает, а то, боюсь, мигом бы все опрокинул. Он садится, переворачивается и проворно извивается на полу, как червячок. А еще он смеется — басовитым нутряным смехом, который ужасно приятно слышать. У него два зуба, и ему нравится пускать их в ход, когда он сосет. Не знаю, сколько еще смогу его кормить, но нужно держаться. Как только молока не станет, мне придется его отдать.

Уже стемнело, когда в дверь постучали, и вошел Лео. Он нес набивную лошадку на колесиках, бутылку просекко, панеттоне и кулек с апельсинами. Мы уселись в кресла с бокалами, а Анджело лежал на ковре, уставившись на свою новую игрушку.

— У меня есть для тебя подарок, — сказала я. — Для человека, у которого есть все на свете.

— У меня нет тебя, — мягко возразил Лео.

Я вручила ему рулон, перевязанный ленточкой. Развязав ее, он увидел акварель, изображавшую Анджело. Я пыталась запечатлеть сына с самого дня его рождения, и на этом рисунке сумела передать, с каким восторженным и шаловливым видом он тянется к игрушке.

— Замечательно, — проговорил Лео, — я закажу для него рамку. Ты очень талантлива. Собираешься вернуться к учебе, или ты теперь мастер?

Я засмеялась и объяснила:

— У меня была стипендия на год. Этот год закончился вскоре после рождения Анджело.

— Если хочешь, я охотно оплачу тебе учебу.

Я покачала головой.

— Нет. Сейчас для этого неподходящее время. Я хочу наслаждаться каждой минутой с Анджело, прежде чем… — я не смогла закончить фразу.

— У меня тоже есть для тебя маленький подарок, — сказал Лео и вручил мне коробочку. Внутри оказалось старомодное кольцо с выстроившимися в ряд бриллиантиками. — Оно принадлежало моей бабушке, — сказал он. — Бьянку не интересуют фамильные драгоценности. Я хочу, чтобы оно было у тебя, потому что, будь у меня возможность выбрать жену, я выбрал бы тебя.

— Ох, Лео. — Я упала в его объятия, стараясь не расплакаться, но слезы все равно потекли по щекам.

Лео крепко обнял меня и поцеловал. Во мне вспыхнуло желание, но я отстранилась и сказала:

— Ну нет. Я помню, что случилось в прошлый раз. Мы не можем позволить, чтобы это повторилось.

— Я хочу только целовать и обнимать тебя, — прошептал он. — Больше ничего, обещаю.

Так мы и сидели вместе, обнявшись и слушая, как снаружи распевают рождественские гимны. Отныне я буду вечно хранить в памяти эти бесценные мгновения.

Джулиет. Венеция, весна 1941 года

Военные новости доходили лишь время от времени. Мы слышали о том, что Англию бомбят, но знали очень мало об итальянской армии, которая терпела одно за другим поражения в Северной Африке. Многие солдаты попали в плен. Местные женщины тревожились о своих близких, в их числе была и Констанца, та самая толстушка, которая спасла меня от карабинеров. Она месяцами не получала от сына вестей, не знала даже, жив он или погиб. Каждый раз, когда она упоминала об этом, я чувствовала укол вины, зная, что моя собственная мать сейчас в таком же положении. Я писала ей, но, вероятно, письма не доходили, а если даже и доходили, мне ни разу не пришло ответа.

Несмотря на войну, мне живется довольно неплохо, хотя, выходя, я каждый раз боюсь, что меня схватят и станут допрашивать. Конечно, я каждый день внимательно смотрю на канал. Я отмечаю, когда приходят немецкие военные корабли, а потом, бывает, чувствую мимолетную радость, если кое-кто из них не возвращается в порт. Я освоила азбуку Морзе и быстро приспосабливаюсь, когда приходит новый ключ к шифру — книжечки то оказываются в корзинах с продуктами, то кто-то сует мне их под дверь. Понятия не имею, кто именно их приносит. Знать не знаю и знать не хочу. Я прячу рацию от Франчески. Женщина она хорошая, но убирать ленится, и я уверена, что ей и в голову не придет отодвинуть тумбочку, чтобы вымыть под нею пол. А если даже и придет, то она, скорее всего, не заинтересуется вырезанным в паркете квадратом. Ее абсолютно не заботит то, что находится за пределами ее мирка. Дети, внуки, соседи — до всего остального ей просто нет дела, даже, пожалуй, до войны, если не считать того, что ее старший внук приближается к призывному возрасту, а она сама терпеть не может маргарин, который теперь полностью вытеснил настоящее масло.

Помимо ежедневных отчетов я занимаюсь ребенком и в хорошую погоду хожу гулять, а в последнее время она просто замечательная. Вернулись ласточки, я наблюдаю, как они снуют и кружат над головой, их пронзительные крики разносятся по городу. Обычно я сажаю Анджело в коляску и везу в ближайший парк посмотреть на голубей и на проходящие по каналу Джудекка корабли. Он стал чересчур подвижным, все время хочет бегать и пытается ловить этих самых голубей. Как минимум раз в неделю я выезжаю в Лидо и теперь беру сына с собой. Графиня просто обожает Ханни и балует ее до невозможности, но девочка все равно тоскует по родителям, и с этим ничего не поделаешь. Она держится и старается быть благодарной, но при этом все равно остается ранимым ребенком. Видно, как сильно девочка переживает, то и дело спрашивая о своей семье.

— Как ты думаешь, мои родители еще могут добраться до Венеции? — как-то раз поинтересовалась она вдруг посреди карточной игры. — Почему они не пишут?

— Я уверена, дорогая, они пытались написать тебе, — сказала я. — Может, им не разрешают. А может, они пишут, но письма изымают на границе.

— Они же в опасности, да? — спросила Ханни.

— Может, быть, — согласилась я. Незачем внушать ребенку ложных надежд. — Поэтому они и отослали тебя сюда, когда появилась такая возможность.