Прочитав стихи Райзера, Экхоф весьма их одобрил и попросил разрешения показать их библиотекарю Райхарду. Это несказанно обрадовало Райзера, так как он всегда помнил давнишнее суждение Экхофа, что актер и поэт сродни друг другу.

Теперь он не сомневался, что эти стихи еще вернее проложат ему путь к театру и приблизят к желанной цели. Вдобавок актер Гроссман, живший тогда в Готе и повстречавшийся Райзеру на улице, еще больше его ободрил, сказав, что его, конечно, так долго не допускают к делу лишь потому, что намереваются дать ему ангажемент без предварительного испытания в дебютной роли. Ведь пошла уже третья неделя жизни Райзера в этом городе.

Эти утешительные слова и дружеская беседа Гроссмана пролились бальзамом на душу Райзера, который до этого одиноко, погруженный в мрачные мысли о своей неопределенной судьбе, бродил туда-сюда около замка, где велись строительные работы.

Домой он воротился с возрожденными надеждами и приятнейшим образом провел день в обществе хозяина.

Назавтра он пошел смотреть репетицию оперетты «Дезертир», в которой приглашенный актер, некий Нойхауз, играл Дезертира, а его жена – Лиллу.

Экхоф работал особенно усердно, Райзер же стоял за кулисами и с наслаждением наблюдал, как усилием и заботой каждого участника постепенно слагалось прекрасное произведение, коим в тот же вечер предстояло насладиться зрителям.

Он живо чувствовал, как близок теперь к этому восхитительному занятию и как очень скоро на этой самой сцене собственной игрою решит свою судьбу и самое его существование примет иной оборот.

Ибо теперь, после долгих скитаний, на этом тесном пространстве сцены сосредоточились все его желания; здесь он видел и обретал себя, здесь само будущее открывало ему бесценные сокровища золотых фантазий и разворачивало перед ним все новые и новые прекрасные дали.

Так, погруженный в думы, он часто стоял среди кулис, так стоял и в этот раз, когда заметил приближающегося к нему библиотекаря Райхарда, от которого со дня на день ждал решительного ответа.

Выражение лица библиотекаря не предвещало ничего хорошего, и, обратившись к Райзеру, он сухим тоном объявил, что, к сожалению, театрального ангажемента, равно как и дебютной роли, ему не предоставят; с этими словами он протянул Райзеру листки с переписанными стихами и, словно в утешенье, добавил, что они написаны легким слогом и ему не следует пренебрегать своим поэтическим талантом.

У Райзера отнялись руки и ноги, в ответ он не смог вымолвить ни слова, лишь отошел к заднику сцены и с отчаянием уперся лбом в холодную стену. Теперь он был по-настоящему несчастен… несчастен вдвойне.

Горести воображаемые и действительные слились в ужасном единстве, наполняя душу страхом и ужасом перед будущим.

Он не видел никакого выхода из лабиринта, куда завело его собственное безрассудство, – перед ним была холодная голая стена, лживый спектакль подошел к концу.

Он выбежал за ворота и в отчаянии стал метаться взад-вперед по аллее, где так часто предавался приятнейшим размышлениям. Мимо него с равнодушным видом шли люди, и никому не приходило в голову, что в эту минуту он расстался с единственной надеждой своей жизни и был теперь одинок как никто в мире.

Но вот что странно: в этом состоянии полнейшего одиночества в нем проснулась прежде неведомая потребность любви, ибо его отчаяние незаметно обернулось состраданием к самому себе, и теперь ему не хватало рядом существа, которое разделило бы с ним это сострадание.

Сразу вернуться в гостиницу он не решился и, оставив себя без обеда, зашел туда лишь ближе к вечеру, чтобы затем отправиться в театр, посмотреть «Дезертира», оперетту, ознаменовавшую гибель всех его надежд.

И что же? Никогда в жизни он так сильно не сопереживал судьбам других людей, как в тот вечер судьбе любовников, разлучившихся под угрозой смерти. Он вспомнил Гомера: девы, оплакивавшие гибель Патрокла, рыдали и о собственной судьбе.

Сама музыка трогала его до слез, а каждая реплика потрясала душу. Но особенно близко к сердцу принял он сцену, в которой Дезертир, уже узнавший о своем смертном приговоре, все хочет написать письмо своей возлюбленной, а подвыпивший сосед по камере пристает к нему с вопросом, как правильно пишется какое-то слово?

Здесь Райзер всей душой почувствовал, как мало людям дела друг до друга, до судеб других людей. Тут он вспомнил своего товарища и его шляпу с кокардой. Зачем было ему с таким усердием чистить кокарду, как не затем, чтобы понравиться своей девушке, той единственной, которая была тогда его богиней, он же хотел вновь обрести себя в ее любви.

Пьеса закончилась счастливо, несчастные были утешены, слезы сменились смехом, горе – весельем, но Райзер возвращался на свою квартиру подавленный и с тяжестью в сердце, впереди была только тьма и ни единого луча надежды.

Воротившись домой, он сразу повалился на кровать; чувства его омертвели, мысль не находила выхода, ему оставалось только заснуть. Пробуждения он не желал: впереди тупик, надеяться не на что и просыпаться незачем.

Мысль о саморастворении, о полном забытьи, о бесследном исчезновении всех воспоминаний и всякого сознания казалась ему столь сладостна, что в эту ночь он вполне насладился благодатной силой сна; расслабленных душевных сил не тревожило даже малейшее желание, призрачная надежда ни разу не явилась ему во сне, все осталось в прошлом и завершилось вечной могильной тьмой.

Вот так благодетельно природа подает отчаявшемуся чашу забвения всех страданий, испив из коей, он стирает в своей душе самую память о том, чего прежде желал и к чему стремился.

Когда на исходе следующего утра Райзер очнулся от глубокого сна, он почувствовал тело и душу чудесно окрепшими, ощутил в себе силу преодолеть все препятствия, вставшие на его пути к желанной цели.

Ему пришла мысль попробовать найти здесь частные уроки, жить собственным трудом и наняться в театр безвозмездно. Снова поймав слабый луч надежды, он опять поверил в свои силы и еще более утвердился в своем намерении.

С такими мыслями он оделся и сразу отправился к Экхофу, испросил у того совета и рассказал о своем решении жить собственным трудом, не раскрыв, однако, способа предполагаемого заработка.

Экхоф похвалил его за стойкость и выразил уверенность, что его просьба будет удовлетворена. Библиотекарь Райхард, которому Райзер тоже открыл свои планы, пообещал на другой день дать определенный ответ.

Райзер вернулся домой полный новых надежд, задуманное начинание представилось ему еще более достойным, поскольку сочетало в себе искусство с прилежным и полезным трудом, необходимым для пропитания, свободные же часы он намеревался полностью посвятить искусству.

В тот день он снова пообедал в обществе хозяина, за доверительной беседой, чувствуя в себе непреклонную решимость перенести ради искусства все жизненные невзгоды – ограничить себя лишь самым необходимым, сутками не спать, лишь бы практиковаться в искусстве и добросовестно преподавать.