уловить сияние твоего зарождающегося миф-сознания, как и мы – именно так я смог найти тебя, причем в самый последний момент. Прямо сейчас кто-то может выслеживать нас в сети миф-линий. Наши дневные личности для Антагониста невидимы – только если, конечно, ты нас ей не выдашь. Вот почему мы должны их от тебя утаить. Пожалуйста, отнесись с пониманием.

– Могу я хотя бы взять папку?

Они смотрят друг на друга, безмолвно совещаясь. Пальчики сжимает головоруку – два, три раза.

– Думаю, в этом нет ничего страшного. Мы будем здесь каждую ночь, после наступления темноты. Пожалуйста, не пытайся искать нас при дневном свете. Мы научим тебя тому, что тебе нужно знать, чтобы овладеть своими способностями. Иди. Сейчас же. Пожалуйста…

Конечно, она оглянулась – как всегда делают люди, увлеченные легендами, – но, когда первый робкий луч холодного дня прокрался в тень под железнодорожной аркой, в картонном поселке не было видно ни души.

Зеленый автобус с рекламой «Общества благоразумных сбережений», которую Энья сама разработала, ехал по дороге между сортировочными станциями и гулкими ангарами порта. Здесь не было остановки, но водитель все равно притормозил. Денег в накладном кармане спортивного костюма как раз хватило на проезд. Единственный другой пассажир, загулявший пьянчуга, всю дорогу таращился на обнаженные мечи.

Из многих, очень многих вещей, которые Энье нравятся в Джейпи Кинселле, первым номером в ее личном топ-10 идет тот факт, что он может пригласить ее на вечеринку, выпить, поужинать, в кино, в оперу, посмотреть его коллекцию пластинок начала XX века, и все это без малейшего намека на нечто большее. Они друзья – лучшие друзья в том смысле, в каком это никогда не будет возможным с Солом. Она рассказывает Джейпи такие вещи о Соле, какие ни за что не расскажет Солу про Джейпи. Кто-то может подумать, что для мужчины и женщины странно так дружить. Кто-то может заподозрить, что между ними все же происходит нечто; ведь не бывает так, чтобы столь чуждые существа, как мужчина и женщина, оказались столь близки без сексуального влечения, – и тотчас же тогда станет ясно, что между ними и близко нет ничего подобного, потому их отношения и кажутся диковинными, неестественными. Наверное, есть тайная причина, по которой их не тянет друг к другу в том самом смысле. Может, он гей; или она – ну, вы понимаете – лесбиянка. Их отношения могут показаться неприличными, потому что они наслаждаются близостью и интимностью без как будто бы необходимой сексуальной связи, а ведь кое-кто не знает иной близости и интимности, помимо секса. И кое-кому завидно.

И, разумеется, в самом сердце этой близости таится тень.

– Ты почти всегда выглядишь серьезной, – говорит Джейпи, испаряя миссис О’Вералл мезонным разрядом из гиперфазосонического плазмо-бустер-пистолета (батарейки в комплект не входят), который Энья привезла ему из поездки на море с Солом. – Сегодня ты выглядишь исключительно серьезной. Чрезвычайно серьезной. Твой мужчина снова доставляет тебе неприятности?

Он сдувает воображаемый дым со светодиодной насадки на дуле. Миссис О’Вералл, превращенная лучом блистающей энергии в сферу неописуемого сияния, заливающую все вокруг своими лучами, продолжает катить тележку с термосами и пакетиками с травяным ассорти и кофе без кофеина.

– Ты понимаешь, у меня в жизни все… сложно, – признается Энья.

И он понимает, что она скрывает правду в темных глубинах своей души, и она понимает, что он понял, и он понимает, что она поняла, что он понял, но правда остается сокрытой – в темных глубинах ее души.

Отложив позывные радиостанций, пиксели-шмиксели, фракталы и прочий телевизионный бестиарий отдела автоматизированного проектирования, Джейпи забирает Энью выпить пинту в прайм-тайм в баре рекламщиков неподалеку, где люди с именами вроде Наташа и Джереми ведут разговор исключительно ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ, инициалами или а.б.б.р.е.в.и.а.т.у.р.а.м.и., а младшие копирайтеры украдкой шепчутся о «каноническом романе», который у каждого из них припрятан в нижнем ящике стола.

Джейпи ставит две увенчанные шапками пены кружки с лучшим-пивом-в-стране на стол, подделку под ар-деко.

– Цитируя бессмертного Флэнна О’Брайена, «пусть пинту пива вам нальют!» [141] – говорит он в качестве тоста и приглашает излить душу, залить печали, чтобы пиво текло рекой прямо на пол, из дверей, по улицам, набирая силу, превращаясь в бурный поток, спеша к морю, в море, в забвение. Внезапно ей больше всего на свете хочется все рассказать – вслух, прямо сейчас. Освободиться от альбатроса.[142]

– Джейпи?

– Что?

– Джейпи, я хочу тебе кое-что рассказать.

– Пожалуйста, помни, что ты находишься в лицензированном заведении и не несешь юридической – тем более моральной и этической – ответственности за все, что можешь сказать.

– Нет, Джейпи, я должна рассказать. Ты мой самый старый, самый дорогой друг; об этом больше никто не знает, даже Сол.

– Трепещу в предвкушении.

Приходят слова. Собираются стаей. Грозовой тучей. Как будто много, очень много птиц. Доходят до края губ, до кончика языка.

И дальше не идут.

– Ты понимаешь, у меня в жизни все… сложно.

Тень.

Он понимает. Она понимает, что он понял. Он понимает, что она поняла, что он понял. Кажется, это знак, это печать изгоя, и Энья чувствует, как накатывает ощущение неправильности, словно пульсирующий нажим, словно нарыв, готовый лопнуть и извергнуть черный гной. Она извиняется, уходит в дамскую комнату – подделку под ар-деко, – где громко кричит от напора изнутри головы и сердца. Оправдывается, извиняется: мигрень. Джейпи замечает, что в последнее время это случается частенько. Работы много, объясняет она. Он смотрит на нее, как будто говоря сразу о многом, но ничто из этого нельзя сказать вслух. Энья идет домой, чтобы дождаться ночи. В городе темно. Во тьме квартиры она принимает таблетку шехины. Натягивает черный комбинезон на молнии. Убирает волосы с лица. Зашнуровывает красные кроссовки. Надевает короткую парчовую куртку и вышитую марокканскую шляпу, которую Джейпи привез из одного из своих многочисленных путешествий в самые разные уголки земного шара. Подходит к стойке в гостиной, почтительно кланяется и берет мечи, чтобы положить их на заднее сиденье машины.

Она боится. Каждый раз боится. Пока она ведет машину, страх нарастает до такой степени, что в нем появляется нечто сексуальное. Возможно, сегодня она не одолеет то, что ее ждет. Возможно, сегодня оно ее уничтожит. Руководствуясь головокружительным всплеском энергии Мигмуса на границе восприятия, Энья Макколл в два часа ночи выезжает из города к гофрированному стальному трупу промышленного комплекса, вблизи от огней аэропорта. Расположение ее не удивляет. Их тянет к местам, с которыми ее саму что-то связывает. Она останавливается возле какой-то закрытой фабрики. Щит для объявлений