— Дмитрий называл вас своим лучшим другом, говорил, что вы герой, что награду вам вручал сам товарищ Сталин. Помогите, умоляю! Мне не нужны поблажки. Я хочу знать, в чем обвиняют Дмитрия. Если он совершил ошибку, пусть заплатит. Но я уверена, что мой сын ни в чем не виноват, он не предатель.

— Я потрясен, как и вы, Ирина Ивановна. Во время войны Дмитрий вел себя безупречно, получил орден Красного Знамени. Эту награду просто так никому не давали. Не понимаю, как его могли обвинить в предательстве. Ваш сын лечит людей, он беззаветно любит свое дело. Дмитрий — талантливейший врач. Я не знаю, где бы я был без него. Я завтра же попробую узнать, в чем дело, а если не получу ответа, отправлюсь в Москву, в наркомат обороны, обращусь к товарищу Сталину. Я этого так не оставлю, верьте мне. Дмитрий мой друг. Я уверен, что произошла ошибка.

Прежде чем Леонид успел среагировать, Ирина упала на колени и начала целовать ему руку. Леонид помог рыдающей женщине подняться, обнял ее, прижал к груди:

— Дмитрия скоро освободят, обещаю вам, Ирина Ивановна.

* * *

Мужчины не плачут. Герои тем более. Леонид сидел на гранитном парапете и плакал, не утирая слез. Прохожие с удивлением смотрели на красавца-орденоносца, но Леонид не обращал на них внимания. Он думал о Милене. Что она делает? Работает или сидит дома? Думает ли она о нем? Разве можно любить кого-то, а потом взять — и бросить? Он принюхался — мерзкий запах исчез, — встал и решительно направился к Дому Советов. За что могли арестовать человека, который всегда верой и правдой служил родине и помогал людям? Леонид вспомнил последнюю встречу с Ровиным, разговор о Милене и похолодел. Что, если Дмитрий его выдаст? Расскажет на допросе о связи друга с француженкой, об их тайных встречах в Лондоне? Что подумают следователи? Его ведь тоже могут заподозрить в предательстве. Боевое прошлое и медали ничего не изменят. Арестовывали и расстреливали и более заслуженных людей. Нет, Ровин его не предаст. Трусы не медлят, они сдают всех и вся сразу после ареста. Как только он вернется в Москву, его возьмут. Леонид — отличная разменная фигура, кто же откажется обменять мелкую рыбешку на крупную? Возможно, эта мысль не приходила Ровину в голову, но что, если, сидя в одиночке в «Крестах», Дмитрий решит предать друга, чтобы выйти на свободу? Кто может гарантировать, что он устоит, ведь цена вопроса — жизнь? Ровин много знает о связях Леонида. Чем дольше он будет сидеть, тем отчаянней станет злиться на друга, не протянувшего ему руку помощи в трудную минуту. Доктор сочтет Леонида трусом и все расскажет. А что бы он сам сделал на месте Дмитрия? Поступился принципами, надеясь вырваться из лап МГБ или МВД? «Я бы не колебался», — сказал себе Леонид и пошел прочь. Очень может быть, что Ровин действительно совершил преступление. Людей без оснований не арестовывают. Никто ему не поможет. «Вмешавшись, я скомпрометирую себя. Если даже он пока меня не предал, рано или поздно сделает это», — думал Леонид.

Он отправился на работу, объявил, что готов вернуться к исполнению обязанностей, пошел домой и стал ждать, вздрагивая при каждом стуке в дверь. Милиция не пришла, — должно быть, Ровин не держал на него зла или просто решил, что не спасет свою жизнь, предав друга.

Однажды утром, собираясь выйти из квартиры, Леонид увидел поднимающуюся по лестнице мать Дмитрия, захлопнул дверь и не открыл на ее звонки. Ему нечего было сказать несчастной женщине. Через пять дней он получил распоряжение лететь в Лондон и собрал то малое, что имел: украшения матери, два костюма, три рубашки, награды, лицензию пилота, «Лейку», фотографии и медали отца. Он знал, что не вернется, и решил проститься с родным городом, прошел по Невскому до Аничкова моста, где опять стояли снятые во время войны четыре бронзовых коня, и оказался у развалин Смольного собора, который до войны украшал своей красотой город.

В московском аэропорту Леонид, как обычно, встретился с экипажем и поднялся по трапу в самолет. Из Лондона он позвонил в Орли.

— Милена, это я.

— Рада тебя слышать. Как ты?

— Я все время о тебе думаю.

— Прошу тебя, не начинай!

— Я в Лондоне. Остаюсь на Западе.

— Что?!

— Решение принято.

— Это безумие.

— Я прилечу к тебе, хочу, чтобы мы жили вместе.

— Не нужно, ты пожалеешь, я тебя знаю.

— Ты сделаешь меня самым счастливым человеком на свете, если скажешь, что я все еще тебе нужен.

— Ты не понимаешь, что с тобой будет.

— Мы сможем строить планы, как ты и хотела. Я буду с тобой и днем и ночью, а не раз в неделю, по вторникам. Конечно, если тебе это еще нужно…

— Я не знаю, что сказать.

— Но ты ведь не хочешь, чтобы я улетел назад? У нас появился шанс. Мы имеем право на счастье. Ты меня любишь? Скажи хоть что-нибудь, умоляю!

Милена смотрела на трубку телефона и молчала.

— Я тебе нужен? Отвечай, не терзай мне душу.

— Я жду тебя, Леонид.

— Я тебе нужен?.. Ответь, Милена, прошу тебя.

— Прилетай, Леонид.

— Я люблю тебя.

— Я тебя тоже люблю.

Во вторник второго апреля полковник Леонид Михайлович Кривошеин явился в отделение полиции аэропорта Хитроу и попросил политического убежища в Англии. Его отвезли в Лондон, где он три дня отвечал на вопросы сотрудников спецслужб. Ответы полковника тщательно проверили и удовлетворили его просьбу. Никогда раньше военный такого ранга не эмигрировал на Запад. При обычных обстоятельствах история перебежчика попала бы на первые полосы всех французских и британских газет, теперь же ей уделили пять строк в разделе «Происшествия». Те редакторы, которые хотели поместить в своих изданиях аналитические статьи, передумали, рассудив, что вся эта история может быть операцией советской разведки. Леонид выбрал неудачный момент. Пятого апреля 1951 года Верховный суд штата Нью-Йорк приговорил Этель и Юлиуса Розенберг к смертной казни за шпионаж в пользу СССР. Во всем мире этот приговор вызвал ужас и возмущение. Тысячи людей вышли на демонстрации, протестуя против юридического фарса, ставшего зеркальным отражением зловещих московских процессов. Солидарность мировой общественности не смогла помешать казни двух невиновных на электрическом стуле.

Леонид летел в Париж на почтовом самолете и думал не о Розенбергах (он знать не знал об их существовании), а о Дмитрии Ровине, гнившем в СибЛАГе. Он корил себя за то, что ничего не сделал для друга, даже не попытался. Лицо Милены заслонило в памяти лицо Дмитрия. Говорят, начиная какое-нибудь дело, не обязательно думать об успехе, и это истинная правда. Все, что идет от надежды и убежденности в своем праве, не укладывается в логические построения. Когда человек осуществляет мечту, он не думает ни о провале, ни о победе, ни о последствиях. Главное в земле обетованной не земля, а обещание счастья.

Сесиль отошла к окну. Письмо было написано синей шариковой ручкой на вырванном из блокнота листке. Дочитав, она выронила его из рук и несколько бесконечно долгих минут смотрела остановившимся взглядом в пустоту. Потом подобрала листок с пола, протянула мне и сказала странно спокойным тоном: