Ничего труднее этого письма я, кажется, не переводил еще. Написанное залпом, интуитивно, это письмо не просто смешивало двух Джорджей – оно смешивало чувства любви и вины взволнованной женщины, смешивало, казалось, сознание и подсознание, мирный вроде бы «женский секрет» и правду войны, и наконец – правила английского, где падежей, кроме двух формальных, вообще-то нет. А еще – это употребление Эйлин союза «и», который она использует здесь, если по-русски, и как соединительный, и как противительный, и заодно как разделительный. А ведь письмо писала, помните, обладательница оксфордского диплома по английскому!..

Впрочем, всё написанное «залпом и интуитивно» и понимать надо залпом. И если Оруэлл, переписываясь с миссис Чарлзуорт, все время возвращался к пережитому в Испании («Я должен извиниться за то, что читаю вам лекцию об Испании, но то, что я видел там, разбередило меня настолько, что я говорю и пишу об этом буквально всем…»), то ведь и Эйлин, уже в Англии, делала всё возможное, чтобы вытянуть из испанской тюрьмы Коппа, – она с его «делом» обратилась даже к Макнейру, побуждая того предать дело Коппа максимальной огласке и как минимум написать об этом в New Leader…

Кем же был этот, вне сомнения, храбрый до бесшабашности и до невозможности авантюрный Жорж Копп? Инженер по первой специальности, доброволец и капитан по войне в Испании, агент МИ-5 – по тайной службе уже в 1940-х годах?

После смерти Оруэлла иные исследователи творчества писателя будут указывать на Коппа как на прототип О’Брайена из романа «1984», иезуитски умного и коварного палача главного героя книги. Этим якобы объясняется «и любовь, и одновременно ненависть к Коппу самого Оруэлла». И недаром в обстоятельной биографии Оруэлла, написанной Питером Дэвисоном, Коппу посвящена целая глава.

«Человек, который хотел быть бельгийцем» – так назвал свою книгу о Коппе, вышедшую в 2010 году, ученый из Бельгии Марк Вильдемирс. «Хотел быть» – но не был. Родился в Петербурге в 1902 году в семье Александра Коппа и одесситки Гиталии (Генриетты, как пишут) Нейман. Одесса здесь, конечно, ни при чем, но перемешанная кровь в этом «бельгийце», видимо, сыграла свою роль. М.Вильдемирс, изучивший все материалы о Коппе, вынужден был признать, что в случае с этим «русским» докопаться до правды оказалось делом почти невозможным. Авантюрист, лгун, позер, бабник – понтярщик, как сказали бы ныне, – Копп в письмах, анкетах, воспоминаниях «самозабвенно рассказывал о себе небылицы, забывая порой, чтó говорил ранее». Мать его якобы родилась не в Одессе, а во Фландрии; он в Испании, дескать, дослужился не до капитана, а до генерала; Франция только и делала, что представляла его к бесконечным наградам за «военные заслуги»; а арестовали его в Испании не за принадлежность к ПОУМ, а за то, что он вроде бы изобрел некое очень эффективное «противотанковое устройство», но им, как назло, всерьез заинтересовался НКВД…

На деле, когда Жоржику исполнилось семь, семья перебралась на Запад, где мальчик, обучаясь то в Бельгии, то в Швейцарии, хоть и не закончил университета, но тем не менее стал в конце концов инженером. В 23 года женился и, как пишут, «между 1926 и 1932 годами родил пятерых детей». В 1934-м, когда в Европе разразился экономический кризис, Коппа уволили. «Тяжелое финансовое положение семьи, – пишет М.Карп, – в сочетании с многочисленными романами отличавшегося необыкновенным обаянием Коппа привели его в 1935 году к разводу. Он поселился с матерью (с которой, конечно, говорил по-русски) и после ссоры с ней (разумеется, из-за денег, потому что они жили на ее пенсию) в июле 1936 года исчез. На тот момент сумма его долгов достигала одиннадцати тысяч франков (на нынешние деньги, – подчеркивает М.Карп, – это около девяти тысяч евро).

Он отправился в Испанию, написав письмо детям, где объяснял, что едет, как “все люди доброй воли”, сражаться с фашизмом. Одновременно написал и бывшей жене, объясняя, что уезжает, чтобы больше не выяснять с ней отношений. Прибыв в Испанию без всякой военной подготовки, заявил, что он бывший офицер бельгийской армии и подвергался преследованиям на родине. Тут мы впервые (если не считать, разумеется, измен жене) сталкиваемся, – пишет М.Карп, – со способностью Коппа говорить то, что ему кажется уместным по обстоятельствам…»

Всё дальнейшее тоже надо делить, что называется, надвое. Освободили его из испанской тюрьмы после объявленных им голодовок и писем протеста через полтора года, в декабре 1939-го. Еще из Парижа он опишет Оруэллу, чтó ему пришлось пережить. Как его били, как бросили в темную камеру, наводненную крысами, когда он отказался подписать бумаги, говорящие о его работе на Франко, как тюремщики-коммунисты попытались отравить его, а после заставляли работать так, что он едва не умер. Писал, что освободили его под давлением бельгийских профсоюзов, но его здоровье уже почти разрушено и он потерял в весе почти 39 кг. Именно такой – тощий, опирающийся на палку – появится он в Лондоне и поселится у брата Эйлин. Но ни больная нога, ни истощенность не помешают ему уже в 1940 году отправиться во Францию и записаться в Иностранный легион, чтобы продолжить войну с фашистами (тогда в его жизни случится и тяжелое ранение в боях, и плен, и побег из плена в августе 1940 года, и вновь легион, и война в Алжире). Но прежде, еще в Лондоне, сразу по возвращении из Испании, Эйлин и Оруэлл поведают ему и как боролись за его возвращение, и как защищали его честь от «лживых нападок прессы»[40]. Оруэлл и дальше будет защищать Коппа, даже зная уже цену его авантюризму. Даже когда того, да и самого Оруэлла, будут облыжно обвинять в работе на «секретные службы». Обвинять в Британии, да и у нас. Я еще расскажу об этом…

Всё это станет местью за книгу «Памяти Каталонии», за последние его произведения – за право писателя говорить правду. Но тогда, в марте 1938 года, за месяц до выхода его книги о Каталонии, Оруэллу прежде всего «отомстит» его собственное здоровье, вернее, наплевательское отношение к нему. Отомстит за фронтовые лишения, за чудовищное напряжение жизни «в кольце» и за бешеную работу над книгой. Да, из Уоллингтона он пару-тройку раз вырвался на «своих двоих». Но увезут его оттуда на «скорой». Просто в марте 1938 года, за два месяца до того, как его впервые в печати назовут великим, он рухнет в обморок, и из горла его хлынет кровь…