Вообще, очень интересно послушать высказывания детей тех лет. В своей непосредственности они бывали довольно неожиданны.

В 1938 году, например, учитель Манчук спросил у учеников четвертого класса: «Ребята, скажите, как появился человек?» – «От обезьян», – ответили ребята. «Сразу он произошел или нет?» – допытывался дотошный учитель, надеясь на то, что ученики скажут, что он появился в результате трудовой деятельности. Но ответ был такой: «Нет, не сразу, а когда есть стало нечего, бананы кончились. Обезьяны тогда стали есть окружающих и постепенно превратились в людей».

Как-то на уроке Конституции (этот предмет ввели после появления Сталинской конституции, хотя учебник по нему написан еще не был) учитель Потемкин рассказывал про договор о взаимопомощи между СССР и Францией. После чего один из учеников спросил: «А чем мы будем помогать, живой силой?» После утвердительного ответа учителя последовала реплика другого ученика: «А я не пойду, и они нам помогать не пойдут». Учитель растерялся, и было отчего: совсем недавно англичане и французы, как, впрочем, и поляки, считались нашими злейшими врагами, а теперь мы должны проливать за них свою кровь! Ерунда какая-то. К тому же учитель, как видно из его ответа, сам договора не читал. Не было там пункта о помощи в войне, тем более живой силой. Договорились только о том, что СССР и Франция не будут нападать друг на друга и не будут помогать напавшим на кого-либо из них.

Еще более аполитичный случай произошел на уроке русского языка. Было это уже после войны. Методист гороно Лебедев посетил урок учителя русского языка Чеснова. Проходили суффиксы. Чеснов предложил отличнику Сидорову образовать с помощью суффиксов уменьшительно-ласкательную и пренебрежительно-уничижительную формы слова «хозяйка». Ученик, не задумываясь, ответил: «Хозяюшка». «Молодец Сидоров, – сказал учитель. – Это ласкательная форма, а теперь скажи, как будет уничижительная?» «Хозяйченка», «хозяйвашка», – бурчал себе под нос Сидоров, но ответа не находил. Тогда преподаватель стал спрашивать других учеников. Прошел по всему ряду и наконец на последней парте поднял с места давно немытого двоечника. «Может быть, ты, Редькин, скажешь, как образовать уничижительную форму от слова „хозяйка“?» Редькин широко открыл голубые наглые глаза и сказал: «Колхозница».

Точно взрывной волной отнесло Чеснова от Редькина к доске. «Как ты смеешь, Редькин, так говорить? – вскричал он. – Что уничижительного ты нашел в слове „колхозница“? Скажи лучше, кто тебя кормит, поит? Знаешь ли ты, с каким уважением к колхозникам и колхозницам относится товарищ Сталин?» Чеснов говорил полчаса, не переставая, воспитывая в Редькине уважение к труженикам села. Наконец, когда раздался звонок, объяснил: «Уничижительной формы слова „хозяйка“ нет. Нам приходится прибегать в данном случае к иронии, которую мы можем выразить с помощью интонации, говоря: „Эх ты, хозяюшка!“ Поняли?» Класс дружно закричал: «Поняли!» «А теперь можете идти на перемену», – сказал учитель. После этих слов учителя класс рванулся к двери, и никто не слышал, как Редькин, сунув тетрадку в учебник, пробурчал себе под нос: «Эх ты, Чеснов!»

Протоколы совещаний работников народного образования донесли до нас и другие, не менее оригинальные высказывания школьников тех лет. Об одном таком высказывании в 1948 году, не без испуга, поведал инспектор районо, посетивший урок русского языка в школе. «… И предложение было взято хорошее, – рассказывал он, озираясь и широко раскрыв глаза, – „Прибыл сам товарищ Сталин и повел войска вперед“, и ученик был причесан, а вот разбор оказался каким-то странным: „товарищ“ – подлежащее, „Сталин“ – определение. Может быть, это недоразумение?»

Недоразумение это или нет – не знаю, но одно можно сказать точно: ни в одной, даже самой враждебной нам стране никому не приходило в голову перевести т. Сталина из подлежащих в определения.

Учителя, конечно, как могли, старались раскрыть детям глаза на тяжелую жизнь нашего народа при капитализме. Уже в 1934 году авторы учебной книги «Юные ленинцы», о которой мы уже вспоминали, давали ученикам такое задание: позвать в класс рабочего с подшефной фабрики и узнать у него, кому принадлежала фабрика до Октябрьской революции, сколько часов заставляли фабриканты работать, в каких помещениях жили рабочие. Для того же, чтобы плоды революционных преобразований стали видны более отчетливо, они предлагали спросить рабочего о том, кто управляет фабрикой в наше время, сколько часов работают рабочие теперь и как заботится фабрика о рабочих, женщинах и детях.

Когда эта книга была переиздана в 1941 году, задания о приглашении рабочего с подшефной фабрики в ней уже не было. Зато появились новые задания, отвечающие духу времени, например такое: организовать среди родителей и детей сбор средств на постройку самолета. Изменились также лозунги и призывы. Вместо «Покончим с неграмотностью» и «Победим вошь» появились другие: «Построим самолет!», «Под руководством ВКП(б) Красная армия всех сильней», «Свои дирижабли мы строить должны, чтоб каждый из нас был на страже страны», «Война может возникнуть ежедневно: учись хорошенько военному делу» или цитата из Сталина: «Ни одной пяди чужой земли не хотим, но и своей ни одного вершка не отдадим».

Вообще, характерной чертой молодежи тех лет было стремление ее к разным высотам: горным, небесным. То ночью с парашютом прыгнут, то на стратостате в небо улетят, то на Северный полюс отправятся, то в Америку, то на Дальний Восток. Дрейфовали по Северному Ледовитому океану на льдинах, спасали застрявшие во льдах экспедиции. Все это, конечно, будоражило фантазию людей, особенно молодых, и порождало прекрасные устремления. Дети росли идеалистами. На уроках их учили любить негров, уважать женщин, а в нетоварищеском отношении к девочкам видеть грубейшее нарушение советской морали.

Мешали всему этому душевному подъему досадные мелочи, которые старались не замечать.

Ну доска в классе облезла, ну завхоз вместо чернил в чернильницы воду налил, ну свет перегорел – пустяки, раньше хуже было и ничего, выдержали.

Главное, чтобы в школе было интересно, весело.

В начале тридцатых годов придумали проводить перемены между уроками организованно. Такие перемены называли «культурпеременами». Для этого были разработаны специальные методические указания. Обычно учеников выводили из классов парами, вели в зал, если он был, а если его не было, то оставляли учеников в классе и рассказывали им о жизни революционеров, читали книжки, устраивали игры типа: «Самолет летает? – Летает. – Птица летает? – Летает. – Корова летает? – Летает» и т. д.

Приглашали в школу, чтобы занять ребят, массовиков-затейников. Они проводили «минуты организованного смеха». Затейник, например, говорил детям: «Давайте сейчас мы все коллективно улыбнемся. Раз, два, три! Молодцы! А теперь организованно похлопаем себе и чихнем!» Все дружно хлопали и чихали.

Перемена заканчивалась, всех опять строили и отводили в классы. Потом весь урок отвечали не ученики, а учителя и причем на один и тот же вопрос: «Выйти можно?»

По этой ли или по какой другой причине, но «культурперемены» у нас не привились. Зато весной, которая всегда приходила в Москву как праздник, дети сами устраивали себе упоительные перемены, полные самых острых и радостных ощущений.