— Я знаю, что в физическом плане Мэри была здорова. Тебя в любом случае лишат медицинской лицензии. Это низко — запереть здорового человека в дурдоме!

— Физически, может быть, но не психически. Ей действительно требовалось лечение. И виноват, что она оказалась в таком состоянии, только я. Я ничего не планировал заранее, тем более со злым умыслом. Я пытался помочь Мэри, хотел все исправить. Но было ясно, что она не согласится лечь в психиатрическую клинику. Да и для того, чтобы уговорить Джулию, требовалось серьезное медицинское обоснование. — Карлайл на секунду прикрывает глаза. — Прошло столько времени, что мне кажется, будто другой человек натворил… все это. Я сильно изменился.

— И теперь, похоже, семье Маршалл придется оплатить нехилый счет.

Я вижу, как оставшийся кусок нортмирской земли разрезают на части и продают, чтобы погасить долг.

— О деньгах я позаботился. Все расходы оплачивает трастовый фонд. Родители оставили мне неплохое наследство, и часть его я перевел на Джулию. Ведь так родители должны поступать со своими детьми, верно?

Интересно, сколько он выделил Джулии? Да и примет ли она эти деньги? Что-то сомневаюсь.

Он угадывает мои мысли.

— Ей не нужно беспокоиться о будущем. Люди из фонда свяжутся с ней.

Мне становится не по себе. Ведь это я должен был сделать все, чтобы Джулия не беспокоилась о будущем. Помочь Мэри и подарить Джулии спокойную жизнь. А теперь выходит, что я гожусь лишь на одну роль — человека, который приносит дурные вести. Мать умерла. Отец… а отец — это тот, в кого она влюбилась.

— Если вас действительно заботит будущее Джулии, никогда не рассказывайте, кто вы такой. Не приближайтесь к ней. Не отвечайте, если она станет искать встречи. А деньги пустите на благотворительность. Мэри бы это одобрила. Детям, у которых не было детства. Все деньги.

Карлайл не возражает. Я снова комкаю в кармане листок.

Ничто не заставит меня забыть о том, что случилось, Джулия. Никакие деньги в мире не излечат меня. Кроме того, я сама так задолжала своей дочери, что мне остается лишь объявить о банкротстве.

— А фотографии Джулии и детей? Ты следил за ними?

Во мне опять нарастает гнев, и Карлайл быстро, как будто мы в суде, отвечает:

— Иногда я наблюдал за Джулией. Одно время я работал на медицинское агентство и при первой возможности отправлялся в Кембриджшир. Я хотел убедиться, что у нее все хорошо, что она счастлива.

— Иногда? По моим прикидкам, последние тридцать лет ты что ни месяц прятался за каждым углом, у каждого фонаря и следил за моей женой.

Чувствую, как от ярости на шее набухает вена. Смотрю на часы. Если я задержусь, Джулия начнет беспокоиться.

— Что плохого в том, что я наблюдал, как растет моя дочь? Фотографии — все, что у меня есть. Когда мы с Мэри… когда Мэри забеременела… Это неправда, что я ее ненавидел. Вовсе нет. Я так сильно ее хотел, что желание уже не отличалось от боли. — Карлайл молчит, переживая прошлое. — Я был потрясен, когда она заявила на меня в полицию, а следующая новость и вовсе сразила меня. Новость о том, что она беременна. Беременна моим ребенком.

Я представляю, как бью его по лицу — хук слева, потом справа — и он валится со стула, подвывая от боли в сломанной челюсти.

— Ты лишился права быть отцом, когда изнасиловал мать Джулии.

— Мне было восемнадцать. Я был глупым мальчишкой. В тот момент я верил, что Мэри хочет, чтобы я… я… Мы выпили, приняли таблетки. Согласен, она говорила «нет», но… она всегда так говорила. Такая уж она была. Но иногда «нет» означает «да». — Он обхватывает голову руками. — Больше я ничего не знаю.

Пора бы Карлайлу раскаяться. Меня его иллюзии не трогают.

Оглядываясь назад, Джулия, я виню себя за то, что произошло в тот вечер. Присяжные тоже ведь обвинили меня, верно? Твой отец изнасиловал меня, и с тех пор грязь, стыд и чувство вины навечно прикипели ко мне. Их не смоешь. Игра окончена. Я покинула свой лагерь и сделала неправильный ход. И проиграла.

И исцеления для меня не было. Я жила, словно ходила по туго натянутой веревке, каждую секунду ожидая, что кто-нибудь подставит мне подножку. Но мне удавалось удерживать равновесие — до тех пор, пока я снова не увидела твоего отца.

— Что бы Мэри ни говорила про… секс, ран я ей не наносил, — снова заговорил Карлайл. — После… после того… когда все закончилось, я вернулся в шатер, к другим гостям. Дождь прекратился. Я пошел пешком, а не поплыл на лодке. Так было быстрее. Я думал, Мэри оденется и присоединится ко мне. Теперь я понимаю, что нельзя было оставлять ее одну. Я был пьян и не задумывался о том, сколько выпила она. А в сочетании с наркотиками… Ее восприятие случившегося так непостижимо отличается от того, что на самом деле я совершил. Но я ее не резал. Клянусь!

Это стало освобождением, Джулия. Понимаешь? Попыткой заглушить боль внутри еще большей болью. Конечно, я обманула себя и всех остальных. Из меня вытекал яд, и я хотела взвалить вину на него. Если честно, теперь есть только один выход.

После того как все закончилось, я лежала на полу и плакала. Меня тошнило. Я была одна, мне было страшно. Меня разорвали на части, и некому было сшить меня снова. Никто меня не искал, никому не было до меня дела. Дэвид вернулся на вечеринку. Никто обо мне не вспоминал.

В углу комнаты я увидела нож Дэвида, которым он пытался взломать замок. Я потянулась к ножу, и все вдруг сжалось у меня внутри. С того момента прошло несколько часов. Я повертела нож в руках. Лизнула его. Вытерла о запястье. Я ненавидела себя, потому что позволила Дэвиду сделать с собой такое. Если у меня забрали жизнь, то зачем оставлять жизнь ему? Я боялась, что никто не поверит, что меня изнасиловали. Мне хотелось избавиться от него раз и навсегда.

Я села на полу, подтянула ногу и полоснула лезвием по пятке.

Неплохо.

Я делала это снова и снова. Серебристые сверкания успокаивали. Боль от ран заглушила другую боль. Она помогла мне сосредоточиться. Я была жертвой Дэвида.

Хлынула кровь.

Да, в тот момент я была не в себе, но у меня появился план. Скажу полиции, что Дэвид на меня напал. Очищусь сама, а его обреку на страдания. Это его нож. Он изнасиловал меня. А я скажу им, что он пытался заставить меня замолчать, изрезав мой язык. Я воткнула нож в рот. Боль была адская, но очень быстро мука сменилась умиротворением.

— Да, я знаю, что с ножом ты на нее не нападал, — подтверждаю я.

Карлайл внимательно смотрит.

— Но откуда вам вообще известно про нож?

— Мне много чего известно, — уклончиво говорю я. — Но это был твой нож. Мэри сама себя изрезала.

На лице Карлайла не удивление, нет. Это шок. Он открывает рот, но ничего не говорит. Понимание медленно прокатывается по нему.

— После того, что ты с ней сделал, она возненавидела себя. Она казалась себе грязной, оскверненной, жизнь ее закончилась. Ничего удивительного. Ведь ее изнасиловали.