Над нами пролетают трассирующие пули, жужжа, как свихнувшиеся с ума пчелы. Их не видно, а только слышно. Все, кто остался из нашего взвода, теперь тоже сидят, пригнувшись, вдоль края оврага. Смотрю назад и вижу, как по склону начинает спускаться вся наша рота. Сейчас начнется настоящая мясорубка, ведь местность простреливается насквозь. Нужно что-то срочно придумывать: вот-вот заработают минометы. Мы и так у фрицев как на ладони, а если еще подойдут и танки, то наша песенка спета. Нужно выпутываться, а значит, прорываться вперед – пересечь минное поле и взобраться на холм. А на его вершине, как в Первую мировую, – пулеметные гнезда, так что косить нас будут очередями направо и налево. Я думаю обо всем этом, а сам не могу двинуться с места. И говорить тоже не могу.

Только глубже вдавливаюсь в грязь. Между ног, там, где я натер при беге, чувствую холодную влагу. Меня трясет, и я все глубже погружаюсь в темную жижу. Я больше не в силах заставить себя оглянуться. Харрингтон приподнимается.

– Выход один: двигаться постепенно, а не ломиться напрямик по минному полю. Здесь повсюду растяжки, так что иначе никак!

– Да, пожалуй.

Ричардс не шевелится. Видать, и его дела плохи. Харрингтон начинает ползти вдоль оврага.

– Давай за мной, Эл. Попробуем вместе. Здесь оставаться нельзя, черт побери! Нас тут всех перещелкают!

Он ползет дальше, и я начинаю его ненавидеть. Но следую за ним. Буравлю глазами землю, выискивая мины. Пару раз приходится перешагивать через тонюсенькие проволочки, натянутые между минами. Потом вижу перед собой торчащий штырек еще одной мины. Стоит на нее наступить, и… Меня начинает трясти так сильно, что я останавливаюсь. Не могу двигаться дальше. Я на открытом месте, но не могу заставить себя с него убраться. Лежу, как на верхней площадке газгольдера: от парализовавшего меня страха я словно оцепенел. Харрингтон ползет себе дальше. Я даже не могу его окликнуть. Оглядываюсь и не вижу Ричардса. Кажется, я остался один. Ни я никого не вижу, ни, надеюсь, меня никто не видит. Я медленно опускаюсь на сырую почву.

Не знаю, как долго я так лежу. Понимаю, что нужно достать саперную лопатку и окопаться, но не могу себя заставить. Затем вижу, как кто-то идет в мою сторону по краю оврага. Я припадаю к земле еще ниже. Сперва это всего лишь силуэты, затем я вижу зеленую полевую форму немецкого солдата. Дрожа, я подтягиваю винтовку и через ткань перчатки нащупываю курок. Нажимаю, и ничего не происходит. Они все равно приближаются. Снимаю с предохранителя и нажимаю опять. Следует ужасно сильный толчок. Лишь тут я вспоминаю, что на моей винтовке была фосфорная граната. Она попадает в одного из солдат и взрывается с ослепительной вспышкой.

– Какого черта, кто это? Прекратить этот чертов огонь.

Это Ричардс, и он колотит немца как бешеный. Я бросаюсь вверх по холму, забыв о минах. Подбегаю и помогаю стряхивать фосфор с этого фрица. Он сидит на земле. Фосфор – он словно куски огня, которые прожигают насквозь все, что угодно. Солдат орет, и мы, как сумасшедшие, счищаем все, до последней крошки. Он скидывает шинель и куртку – на боку, в который ударила граната, темно-красное пятно.

– Какого дьявола ты тут делаешь? Тебе давно пора быть впереди, с Харрингтоном. Я тут заставляю этого гада показывать проход между этими гребаными минами, чтобы могли пройти остальные. Мотай к Харрингтону, и чтобы я больше не видел здесь твоей задницы! Скажи ему, чтобы ждал нас вон у тех сосен наверху.

Я начинаю огибать холм в том направлении, куда подался Харрингтон. Теперь начинает работать какой-то миномет. Такое впечатление, что он бьет с вершины холма прямо у меня над головой, но потом по вспышке догадываюсь, что это не миномет. Я понимаю, что нужно спешить. Торопливо прыгаю между растяжками и штырьками взрывателей, словно играю в классики. В этой игре мне чертовски везет. А ведь еще несколько минут назад я не мог себя заставить двинуться с места.

Харрингтон сидит на земле. Он держится за колено и раскачивается взад и вперед. Его винтовка на земле рядом с ним. Как он кричит!

– Боже мой! Боже! Матерь Божья! Мама! Моя нога!!! О Боже мой!

Я опускаюсь на землю рядом с ним. Лицо у него зеленое. Между пальцами хлещет кровь! Когда я вижу это, меня начинает тошнить. Половина ноги, ниже колена, висит на лоскуте кожи. Раздробленные кости торчат из рваного мяса. Из другой ноги торчат куски шрапнели, они впились в брюки, в ботинок, в само тело. Харрингтон глядит на меня, его глаза как две черные дыры.

– Святой Боже! Я умру от потери крови! Останови ее! Помоги, Эл! Господи, помоги мне!

Руки трясутся, но мне удается снять ремень. Я накладываю его, как жгут, на ногу Харрингтона в том месте, где он сам сдавливает ее руками. Затягиваю изо всех сил и пытаюсь закрепить. Пальцы становятся скользкими от крови. Наконец мне удается сделать это с помощью медной бляхи. Харрингтон отпускает руки, теперь кровь сочится тонкой струйкой. Я достаю пакет первой помощи и вынимаю бинт. Накладываю большой тампон на рану и прибинтовываю выше ремня. Достаю аптечку и заставляю Харрингтона проглотить таблетки, которые надо принять при ранении. Вспоминаю, что забыл про стрептоцид, и пытаюсь приподнять бинт, чтобы засыпать его внутрь. Кое-как мне это удается. Харрингтон откидывается назад, опирается на локти и, наклонив голову, искоса глядит на почти оторванную ногу. Ее оторвало вместе с ботинком, и на ней видны кости там, где с них содрано мясо.

Мне боязно вытаскивать из другой ноги куски шрапнели. У Харрингтона быстро наступает шок. Его лицо совершенно белеет, и он все время кричит. К черту Ричардса: надо идти за санитарами. Наверное, они все еще околачиваются на лесной опушке. Вспоминаю, что так ничего и не сказал Харрингтону. Стараясь, чтобы мой голос не дрожал, говорю:

– Не двигайся! Я приведу санитара!

Харрингтон кивает. Он закусил нижнюю губу и держится за неоторванную ногу. Я осторожно кладу культю на его каску. Дулом вниз втыкаю в землю его винтовку, чтобы парня могли найти санитары. Бросив на него последний взгляд, начинаю спускаться вниз по холму.

Господи, все поле нашпиговано минами! Я иду вдоль рядов мин и перешагиваю одну растяжку за другой. Просто поразительно, что я могу это делать. Может, мне удалось что-то в себе преодолеть. Пройдя вниз по склону ярдов двадцать, я осматриваюсь, чтобы запомнить дорогу и привести потом санитаров. Харрингтон приподнимает руку: он все время следил за мной. Я машу в ответ и продолжаю спускаться. Не успеваю сделать и трех шагов, как раздается взрыв жуткой силы. Оглядываюсь и вижу, как взлетает в воздух обмякшее тело Харрингтона. Оно переворачивается в воздухе и плюхается на землю. Я бегу назад, перепрыгивая через мины и растяжки.

Еще издали видно, что его разорвало пополам. Вместо живота у него дыра. На лице никаких признаков жизни. Он мертв. Его внутренности блестят и шевелятся, источая последние струйки крови. Я отворачиваюсь, чтобы этого не видеть, и снова бегу вверх по склону.

Теперь нет повода возвращаться. Подбежав к Харрингтону, я осторожно опускаюсь на колени. Очевидно, позади него, как раз между локтями, оказалась противопехотная мина. Она была там все время. Наверное, он просто лег на спину. Страх опять сжимает меня, как тисками.