разные мы, совсем разные, и любим и чувствуем по-разному».

— Ох, одинокую бабу сбить с толку пара пустяков. — И тихонько попросила: — Не обижай меня больше, можно?

— Я — тебя?.. Сема защитит.

— Нет уж. Да и с Анфисой далековато зашло, я-то знаю. Такая ему и нужна, домашняя бабенка, хозяюшка.

Он усмехнулся, вспомнив свое гадание у стойки. Кто знает, что кому нужно. А вслух сказал:

— Не зарекайся…

«К чему этот разговор — пустой, никому не нужный?»

— Все, все. Разбитая чашка… Он стукнул, ты добил.

— И заодно нейтрализовали друг друга.

— Ну, Юр… — упрекнула она, тронув его за локоть. Он тотчас завозился со стулом, запоздало предлагая сесть. Она рассмеялась: — Надо же, в упор не видишь.

— Не дуйся… — Он легонько привлек ее, но Шурочка тотчас отстранилась.

— Да… Я ведь завтра еду.

— Что?

Скрипнула дверь, донесся голос Петра:

— Ненормальные. Вам что, свет мешает?

— Да, — сказала она.

— Слышь, Юра, выйди на минутку.

В коридоре над телефоном тлел пластмассовый ночник.

— Семен просил зайти, — не понижая голоса, уведомил Петр. — Я, конечно, вам не связной, и эти паритетные беседы мне не нравятся… Картошку на твою долю чистить?

Юрий слушал вполуха и думал, что, уходя, надо было извиниться перед Шурочкой, а он этого не сделал.

— Тебя спрашивают!..

Только сейчас заметил в опущенной руке Петра кухонный нож.

— Чистить…

Петр исчез на кухне, и в тот же миг из комнаты вышел Грохот. Юрий спиной притворил дверь. Семен оперся рукой о тумбочку, как бы собираясь с мыслями. Пошевелил пальцами.

— Слушаю.

— Тебя ведь ждут…

Юрий почувствовал усмешку на лице Семена: оно было в тени.

— Ну?

— У меня к тебе просьба, небольшая. — За небрежностью тона сквозили тревожные нотки. — Я знаю, на техсовете будут говорить обо мне, сначала бросит камушек Петенька — лучший друг, а потом пойдет лавиной. Так уж бывает, зависть — чувство подсознательное.

Уловив нетерпеливый Юрин жест, Семен заторопился:

— Я закончу работу. Пусть вашу! Разобьюсь, а закончу. Об одном тебя прошу — к тебе прислушиваются — поговори с Надькиным, с Любкой… Подсекут — покачусь с горы. И крышка. Я себя знаю.

Он говорил вполголоса — наверное, стыдился быть услышанным, а Юрий с каждой минутой чувствовал все большую неловкость, почти брезгливость, но оборвать Семена не мог.

— Не понимаю, чего паникуешь. Впереди диссертация.

— Еще неизвестно, какую здесь дадут характеристику. А мне действительно хочется уехать, но со щитом!

«С медалью выставки».

— …И приезжать не надо было, теперь жалею. Спокойно добил бы кандидатскую на месте. Маху дал, маху, старик. И все из-за этой гадюки… Еще хотелось реванш взять. — Речь его стала лихорадочной, путаной, он тяжело дышал, точно после быстрого бега. — На заводах я ведь и так отбухал, еще до института… Пройденный этап. Может, я не то говорю. Пойми, постарайся понять, у каждого своя жизнь. — Семен умолк, потерянно разведя руками. — Поддержи, если, конечно, не мстишь…

— Ничего ты не понял и не поймешь. Никогда.

Упала тишина. Слышно было лишь частое дыхание Семена.

— Если бы не понял — не пришел, — пробормотал он глухо. — Ты все-таки человек. Иначе бы не просил. А я прошу. Очень!

— Успокойся.

Глаза Семена умоляюще вспыхнули.

— Ты что-то знаешь? Я тебе верю. Тебе — да! Скажи!

— Я и говорю: успокойся. — Было смешно и горько смотреть на него. Заныло под сердцем. Юрий отвернулся и внезапно почувствовал сковывающую усталость, будто он вместе с Семеном все эти дни взбирался на невидимую гору.

— Техсовета не будет, и ты остаешься, скажи спасибо директору. А вот на партбюро мы тебя вытащим, там ответишь. — Семен кивнул как завороженный. — Хотя сомневаюсь, пойдет ли впрок. Одно знаю: на твоем месте я не стал бы вот так… унижаться.

— Спасибо, спасибо, Юра… — Семен тряхнул его руку.

Он исчез как-то мгновенно. Юрий все еще ощущал в ладони влажную, липкую теплоту.

В комнате Шурочка поднялась ему навстречу:

— Мне пора…

Он молчал, и она положила ему на плечи руки:

— Ты расстроен? — Он покачал головой. — Я вижу. Хочешь, чтобы осталась? Тебе было бы легче. Но я сейчас не могу, малышка дома одна… А что случилось? Куда ты выходил?

— Семен твой занервничал.

— Сам виноват. Так всегда…

— Между прочим, у него все в порядке, останется ведущим.

— Вот как, хм… Повезло ему.

«Так что не спеши открещиваться».

— Передам от него Викентию нижайшую благодарность, — усмехнулась Шура. — Он хоть понял, кому обязан?

— Так ты в Москву наладилась?

— Да, поздравь меня. Командирована в институт для конкретных переговоров. Уточнение условий, усиленная помощь. Ну, я теперь развернусь!

Она даже потянулась на носках, взмахнув руками в избытке чувств.

Так вот о каком «представителе» просил профессор. Личная симпатия плюс желание закрепить за Шурочкой почин — все-таки своя, институтская, полная возможность влиять… К тому же одинокая женщина, это уже ясно. И оттого ее наивно самодовольный жест в преддверии всяческих удач, желание как-то утвердиться лишь покоробили Юрия, вызвав что-то похожее на жалость.

— Юр! Ну что ты такой грустнячок? Не надо, все будет хорошо! Или опять ревнуешь…

Она и впрямь радовалась, расправляя крылышки для полета к Викентию Викентьевичу, может быть, даже не задумывалась о том, что разбитая чашка и дальше пойдет дробиться. От этой мысли стало и вовсе тошно, жалость, похожая на боль, не отпускала сердце.

— Тебе плохо? Может, вскипятить чаю? Хорошо бы с коньяком, на ночь…

— Не надо, — сказал он, — просто устал, болезнь выходит.

— Еще не вся вышла?

Он обжегся об ее улыбку, точно ступил босиком на пепелище, где еще тлел уголек.

— Не знаю.

— Я вправду тороплюсь. И собраться еще надо, подготовить отчет. А послезавтра встречай. Я буду с последней электричкой. Ладно?

Он кивнул и с удивлением прислушался к себе: радости не было. Может быть, все еще до конца не очнулся, не мог осмыслить, что произошло. Лишь пустота и тишина в душе, словно перестал ныть давно болевший зуб.

Она прижалась на миг к его плечу, потрепала волосы, он слегка отстранился.

— До свидания, — пропела Шурочка.

— Да-да, пока…

Он проводил ее до дверей и присел на край дивана. Потер лоб. Потом вышел на балкон, облокотился на перила. Внизу пестро текла толпа гуляющих. В сторону проходной размашисто шагали девчата и парни, торопясь на смену. Плыл в небе алый зрачок башенной стрелы. На углу под проводами в высоком подстаканнике маячил силуэт монтера. Вот он крикнул что-то шоферу, совсем как волшебник махнул рукой — и вспыхнули фонари.

Жизнь шла своим чередом…

Примечания

1

Пенкна — красивая.

2

Кеды — когда.