министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп поехал в Варшаву, чтобы предпринять последнюю попытку объединиться с Польшей против русских.

Министр иностранных дел Польши Юзеф Бек вспоминал: «Риббентроп в конечном счете пытался вовлечь нас в антирусскую комбинацию. В ответ ему было сказано, что мы (поляки) очень серьезно относимся к нашему договору о ненападении с Россией и рассматриваем его как долгосрочное решение».

Германия требовала от Польши отказаться от «вольного города Данцига», который должен быть немецким городом, и разрешить прокладку к Данцигу экстерриториальной автострады и железнодорожной линии.

Польское руководство отвергло этот ультиматум.

Тогда Гитлер принял окончательное решение: первый удар будет нанесен по Польше, раз она не желает исполнять требования Германии. Реакции Англии и Франции Гитлер не боялся — западные демократы не решатся воевать. А вот как поведет себя Сталин, этого в Берлине не знали. Если Советский Союз окажет Польше военную поддержку, исход военной кампании становится неопределенным...

10 марта 1939 года, выступая на XVIII съезде партии, Сталин говорил, что западные державы пытаются «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований».

Считается, что выступление Сталина знаменовало перелом в советской внешней политике. На самом деле ослепленный ненавистью к западным демократиям, Сталин давно шел к этому шагу. По существу, он предлагал Гитлеру отказаться от вражды к Советскому Союзу, а в обмен получить поддержку в противостоянии западному миру.

Но этот сигнал в Берлине не был замечен.

Тогда в середине апреля советский полпред в Германии попросился на прием к статс-секретарю германского министерства иностранных дел барону Эрнсту фон Вайцзеккеру и сказал:

— Идеологические расхождения вряд ли влияли на отношения с Италией и не должны стать камнем преткновения в отношениях с Германией. С точки зрения Советского Союза, нет причин, могущих помешать нормальным взаимоотношениям. А начиная с нормальных, отношения могут становиться все лучше...

Но и этот намек остался безответным.

21 апреля 1939 года отношения с Германией Сталин обсуждал вместе с Молотовым и Ворошиловым. На совещание был вызван нарком иностранных дел Максим Максимович Литвинов (в последний раз, через две недели он лишится должности), его заместитель Владимир Петрович Потемкин, полпред в Англии Иван Михайлович Майский и полпред в Германии Андрей Федорович Мерекалов.

Спросили мнение Мерекалова. Он ответил, что Гитлер все равно будет стремиться к агрессии против Советского Союза, из этого и надо исходить. Сближение невозможно. Сталин думал иначе, и в Берлин Мерекалов не вернулся.

3 мая на заседании политбюро утвердили постановление «Об аппарате НКИД»:

«Поручить тт. Берия (председатель), Маленкову, Деканозову и Чечулину навести порядок в аппарате НКИД, выяснить все дефекты в его структуре, особенно в секретной его части, и ежедневно докладывать о результатах своей работы тт. Молотову и Сталину».

4 мая был назначен новый нарком иностранных дел — Вячеслав Михайлович Молотов.

В день, когда Литвинов был смещен, советник немецкого посольства в Москве Вернер фон Типпельскирх отправил в Берлин шифротелеграмму:

«Это решение, видимо, связано с тем, что в Кремле появились разногласия относительно проводимых Литвиновым переговоров. Причина разногласий предположительно лежит в глубокой подозрительности Сталина, питающего недоверие и злобу ко всему окружающему его капиталистическому миру... Молотов (не еврей) считается наиболее близким другом и ближайшим соратником Сталина».

Отставка наркома Литвинова, еврея и сторонника системы коллективной безопасности, привлекла внимание Гитлера.

Германская печать и партийно-пропагандистский аппарат получили указание прекратить критику Советского Союза и большевизма, писать о новом наркоме Молотове в уважительном тоне и не упоминать, что его жена еврейка.

Советник немецкого посольства в Москве Густав Хильгер, считавшийся лучшим знатоком России, получил указание немедленно выехать в Берлин и явиться лично к министру иностранных дел Иоахиму фон Риббентропу, недавнему послу в Англии.

Карьерный дипломат Хильгер неуважительно относился к своему министру и после войны писал, что Риббентроп не имел ни таланта, ни знаний, ни опыта для руководства дипломатией. Впрочем, сам министр это понимал или, скорее, ощущал. Вследствие того он находился в унизительной зависимости от огромного штата консультантов, которые должны были в любую минуту находиться у него под рукой.

Он чувствовал себя полностью зависимым от благосклонности Гитлера и старался всеми силами ее сохранить. Он имел в окружении фюрера своего человека, который рассказывал министру, что говорит Гитлер своим ближайшим наперсникам. На основании такого рода информации Риббентроп делал выводы о намерениях и идеях Гитлера и в надлежащий момент предподносил их вождю как плод собственных размышлений. Гитлер постоянно попадал на эту удочку и восхвалял «феноменальную интуицию и дальновидность министра иностранных дел».

Претенциозный и велеречивый Риббентроп объяснил Хильгеру, что его желает видеть сам фюрер.

«Ни тогда, ни при последующих встречах с Гитлером, — вспоминал Хильгер, — я не ощущал того гипнотического воздействия, которое ему приписывалось. Глядя на его небольшую фигурку, на нелепую прядь, свесившуюся на лицо, и на смешные усики, я не испытывал ничего, кроме равнодушия, которое вскоре сменилось физическим отвращением, потому что он непрерывно грыз ногти».

Гитлер задал Хильгеру два вопроса: почему отправлен в отставку Литвинов и готов ли Сталин при определенных условиях установить взаимопонимание с Германией?

Хильгер был поражен, что ни Гитлер, ни Риббентроп даже не подозревали о мартовской речи Сталина, в которой он столь определенно выразил желание установить новые отношения с Германией. Хильгеру пришлось дважды перечитать вслух этот абзац из речи Сталина.

Через десять дней немецкое посольство в Советском Союзе получило указание возобновить переговоры о новом торговом соглашении. Но ни Берлин, ни Москва никак не могли решиться на откровенный разговор о политическом сближении. Наступило время хитрого дипломатического маневрирования.

В первых числах июня немецкий посол Шуленбург писал статс-секретарю МИД Эрнсту фон Вайцзеккеру:

«Мне показалось, что в Берлине создалось впечатление, что господин Молотов в беседе со мной отклонил германо-советское урегулирование. Я не могу понять, что привело Берлин к подобному выводу. На самом деле фактом является то, что господин Молотов почти что призывал нас к политическому диалогу».

Граф Фридрих Вернер Эрдманн Маттиас Иоганнес Бернгард Эрих фон Шуленбург был хорошим профессионалом и весьма обаятельным человеком. Посол провел в Москве семь лет.

Он родился 20 ноября 1875 года. В 1901-м приступил к работе в министерстве иностранных дел. В 1906-м работал в германском консульстве в Варшаве (тогда это была часть Российской империи). В 1911 году Шуленбурга назначили консулом в Тифлис (Тбилиси), где он оставался до начала Первой мировой войны. В 1918-м вновь приехал в Тифлис на мирные переговоры с Грузией, провозгласившей свою независимость. Грузинское правительство подписало договор с Германией, которая обещала